Роберт подошел, тронул его за плечо. Тот вскочил, будто его застали за чем-нибудь недостойным, но узнал брата и радостно улыбнулся.
– Ты куда убежал? Сейчас твои гости все съедят…
– Ну и пусть. Я их всех боюсь немножко… То есть они очень хорошие, – прибавил он торопливо, – но я чуть-чуть от них устал… Смотри, какой закат красивый! Оранжево-розовый…
– Может, мне тоже уйти? – спросил Роберт. – Ты хочешь один побыть?
– Нет, ты не уходи. – Аллен внезапно прижался к его груди виском. Над лбом смешно торчала начавшая отрастать прядка – та, которую вырвали в драке.
Роберт в порыве, какой случился у него первый раз в жизни, прижал брата к себе и поцеловал в макушку. Аллен оторопело взглянул на него снизу вверх: подобных проявлений нежности он не ожидал.
– Знаешь, я всегда хотел иметь брата… Просил родителей все детство, а они отшучивались, что им и меня одного много. Так смешно – получить-таки брата на старости лет, но уже готового, совершеннолетнего…
– Я тоже всегда мечтал, – чуть слышно признался именинник. – У нас во дворе был парень, который чуть что кричал: «Брату скажу!» Его и не трогал никто – старший брат за него мог кого угодно отметелить. Правда, он сам его, кажется, колотил, и вообще был противный тип его братец – но этот Гектор всегда им хвастался, как сокровищем: только и слышно было – «мой старший брат», «мы с братом»… У него даже имени для нас не было: назывался просто «брат». Ух как я Гектору завидовал! Как хотел, чтобы у меня тоже был брат, обязательно старший, обязательно чтоб защищал…
– Я буду тебя защищать, – тихо и совершенно серьезно отозвался Роберт. – Я всегда буду тебя защищать и не оставлю. – Аллен изумленно посмотрел в его глаза – и увидел в них спокойную уверенность, серую сталь обета. Хотя никто не говорил слова «клянусь» и не резал в подтверждение клятвы рук, проливая кровь, сказанное было истиной, крепкой, как камень.
– Спасибо, – прошептал он и обнял своего брата. Ему показалось, что небо приоткрылось на миг и кто-то там, в высоте, записал эти слова. И старое дерево было им свидетелем, чтобы помнить чужую тайну долго-предолго, сколько стоит лес.
Потом совсем другим, будничным голосом Роберт спросил, перелистывая тайную страницу:
– Ну что, пойдем к костру? Послушаешь, как Валентин поет. Мне очень нравится.
И они пошли к костру, и больше никто из них не говорил об этом. Кроме одного раза. Кроме одного…
Аллен полежал в темноте, тихо шмыгая носом и прислушиваясь к дыханию спящих друзей. Впервые воспоминание о брате, да еще такое яркое, не причиняло боли. То есть боль была, и она выходила наружу со слезами, но это казалось правильным и даже приятным, как будто сам Роберт был здесь и мог войти в любую минуту. Так плачут от волнения и благодарности, когда черная тревога оказывается напрасной, или в конце хорошего фильма, когда все герои гибнут, но в том и есть радость и смысл сюжета. Дивясь себе, Аллен понял, что его брат здесь – он будто бы не уходил, пока не разомкнут круг. «Я буду защищать тебя».
25 июня, вторник
Рано утром Марк и Гай отправились на поиски деревни. Хлеб у граалеискателей закончился, и в дорогу с собой взяли немного отшельниковой картошки. Гай знал, куда идти, а Марк готов был своротить горы; к тому же эти двое из всех были самыми здоровыми и выносливыми.
Для остальных день начался немногим позже. Мария держалась странно и отчужденно, и когда Аллен спросил ее, что происходит, она честно ответила, очевидно, держа обет:
– Я не хочу об этом говорить.
Наступивший день стал днем отдыха, и если бы не серая, полумертвая Клара, которая из всей еды смогла отдать должное только своему лечебному сиропу, Аллен очень обрадовался бы такому дню. Он помылся в родничке недалеко от дома и посидел у поющей воды, кожей впитывая теплые солнечные лучи. Этот бьющий из-под камней ключ ручейком стекал в реку Джурлин, но голос его был не в пример нежнее и тише. Места попались необычайно красивые, и Аллену думалось, что если бы здесь пожить с неделю в тишине, то вскоре он перестал бы ночью просыпаться от горя и обрел бы внутренний мир. Может быть, обрел бы…
Вечерело. Клара полулежала на кровати, глаза ее были закрыты. Она как-то внезапно исхудала, щеки запали, заострился подбородок. Йосеф сидел подле нее и вслух читал свой часослов, изредка поправляя на носу очки. Мария взяла котелок и собралась к родничку за водой. Вид у нее был крайне нездоровый.
– Погоди, – окликнул ее Аллен, – давай я с тобой схожу, картошку помою.
Он бросил в полотняный мешок несколько грязных клубней, предназначавшихся для ужина, и вышел вслед за ней. Дверь душераздирающе скрипнула, и Аллен в который раз вспомнил, что ее недурно бы смазать – жалко, нечем…
Он догнал Марию на тропинке к роднику, и они молча пошли рядом. Почему-то это напомнило давний весенний день, когда они встретились на трамвайной остановке, и Аллен тревожился и грустил – он, тогда еще не ведавший настоящих печалей и тревог… Тогда Аллен был темен, Мария же – светла; а теперь от молчания маленькой дамы исходила такая тень, что Аллен в приступе острой жалости уже открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь ободряющее. Но слова не успели сорваться с губ: дорогу преградила тень.
Огромный, обросший черной бородой человек шел им навстречу, и запад светлел у него за спиной.
В первый миг Аллен не узнал его, настолько нелепым и невероятным казалось его присутствие; но столь характерными казались его походка, огромный рост, черная походная куртка, что Аллен и Мария замерли как вкопанные. Это был Эйхарт Юлий.
– Эйк! – выдохнула Мария и дернулась навстречу мужу. – Ты… откуда? – И, пораженная внезапной страшной мыслью, как-то связанной в сознании с ее непоправимым грехом, рванулась вперед: – Что-то случилось с Максом?!.
Эйхарт ускорил шаги, и они почти бежали навстречу друг другу. Все это произошло за долю секунды, и Аллен не успел ничего понять – просто в глазах мелькнули две фигуры, большая и маленькая, в порыве навстречу друг другу. Мария протянула руки навстречу мужу. Эйхарт – только одну.
Они уже почти соприкоснулись руками, но вечерний свет вдруг стал для Аллена очень ярким, и на один миг он увидел его глаза. Неподвижный взгляд, устремленный на Марию. Взгляд, сфокусированный в одной точке, как у сумасшедшего, и совершенно белый. Очень светлые глаза. Почти без зрачков. Гдеявиделэтотвзгляд?..
Времени осталось мало, смертельно мало; оно вдруг стало жидким и вязким, как бывает во сне. Времени, сделавшегося очень ощутимым и иссякающим в руках веществом, Аллену хватило ровно на то, чтобы крикнуть в резком озарении, похожем на электрошок:
– Мария, стой!!!
Крикнуть и увидеть, как в сгустившемся воздухе она медленно-медленно оборачивается, удивленно изгибаются тонкие брови.
– Мария, не приближайся к нему!!!
Ровно в тот миг, когда она изумленно обернулась на крик, еще находясь в движении к мужу, он ударил ножом.
Длинная сталь, нацеленная в сердце, снизу вверх скользнула по ребрам, пропоров левый бок. Мария, даже не успев крикнуть, упала на тропу.
Дальше все происходило как во сне. Время замедлило ход, мысли же, наоборот, приобрели бешеную скорость: в разреженном воздухе Аллен увидел со стороны себя, летящего в прыжке, как на замедленной кинопленке, а разум его лихорадочно умолял:
«Нет, нет, нет. Ты не умеешь драться, ты ненавидишь драться. Это же Эйхарт, он тебя убьет. Ты дерешься хуже всех на свете. Он тебя убьет, он убьет тебя за пять секунд. Что же ты делаешь, нет, нет, нет!»
Но было уже поздно. С прыжка Аллен вцепился в держащую нож руку Эйхарта, и они повалились в густую траву.
Эйхарт был старшим и первым из воинов в ордене «Белое копье». Против него из рыцарей мог выстоять лишь Роберт да еще один из младших мастеров. Аллен же был… всего-навсего Алленом, и этим сказано все. Ему удалось сбить противника с ног и заставить его выпустить оружие только благодаря неожиданности. В первый раз его тело действовало быстрее разума, и, катаясь по земле в железных объятиях Эйхарта, Аллен при этом умудрялся оставаться и сторонним наблюдателем, которого происходящее очень удивляло. «Вот это да, что же я делаю? Никогда не знал, что этот парень (я) умеет так драться…» Аллен кусался, пинался, выворачивался, как змея, и вцеплялся когтями, как сумасшедший кот. Все это происходило, наверное, несколько минут: был момент, когда Аллен выламывал душившие его пальцы, другой рукой оттягивая голову противника назад. Был момент, когда огромные пальцы впились ему в голову за ушами, и он заорал от боли. В какой-то момент боль просто перестала чувствоваться, и целью жизни для барахтающегося тела, которое было им самим, стало добраться до вражеского кадыка зубами. Потом огромный противник навалился на него сверху, впечатав в камень деревянной шумящей головой, и Аллен завертелся под ним, как ящерка, придавленная ботинком.
Страха в нем не было, и это неожиданное откровение наполнило его ликованием. Оказывается, есть та грань, за которой страх просто перестает существовать. Наверное, это и есть Праведный Гнев?.. Как же это здорово, несмотря на то что его сейчас убьют. «Dies irae, dies illa», – пела Клара. День Гнева, Диэс Ирэ. Ты, пришедший убивать моих братьев и мучить моих сестер, знай – День Гнева придет. Диэс Ирэ ближе с каждым днем. Неужели ты думаешь, что он не наступит и для тебя?..
Эйхарт уже совсем лежал на нем, вдавливая его в землю, и левая рука его нашаривала в траве нож – красивый охотничий нож с костяной рукояткой. Правая его рука впивалась в горло Аллена, заставляя свет превращаться в тьму. И Аллен увидел его глаза.
Он увидел его глаза.
* * *
Белые, совсем прозрачные, и это были не глаза Эйхарта. И вообще не глаза человека. Аллен узнал глядящего – это был Повелитель Мух.
Секунду он оцепенело смотрел в узкие дыры зрачков. В глазах демона мутным приливом плескалась бешеная веселость – не дай Бог никому из людей познать такую. Зрачки его были как дула пистолетов, как скважины в двери, за которой – абсолютная тьма. Он вспомнил, что в аду одной из самых страшных пыток считается, по преданиям, созерцание дьявола, – и понял почему. Аллен увидел только тень его тени, просвечивающую сквозь смертную плоть, – и думал, что не сможет остаться жив.
Силы совершенно оставили его. Наверное, он не смог бы и рукой шевельнуть. Стало совершенно все равно, что будет дальше, тело обмякло, принимая всю тяжесть врага, и Аллен закрыл глаза.
– Оставь его.
Голос прозвучал будто из другого мира, негромкий и ровный. Йосеф стоял на тропинке, в отшельниковом драном черном пальто поверх рубашки. Правая рука его безжизненно свисала вдоль тела.
Эйхарт – вернее, тот, кто сейчас распоряжался его телом – повернулся на голос. Казалось, что его внимание не может включать в себя больше одного объекта сразу; как Мария перестала для него существовать, едва появился Аллен, так теперь он по-звериному уставился на Йосефа и медленно поднялся с поверженного противника, будто бы забыв о нем. Так человек в шлеме с очень узкой прорезью не может переводить взгляд с одного на другое, а вынужден поворачивать всю голову и даже корпус.
Эйхарт пошел на священника, улыбаясь ужасной улыбкой, и в руке его блестел длинный нож.
– А, это ты, поп. Ты-то мне и нужен. Давай, поп, молись, крестись или что вы там делаете, потому что я – твоя смерть.
Йосеф не двинулся с места. Надвигавшийся на него человек был в полтора раза шире его в плечах и выше на голову. Йосеф вытянул вперед левую руку – правая не двигалась – и приказал:
– Отпусти его.
Голос его был негромок, но это был голос Короля. Аллену, почти провалившемуся в забытье, почудилось, что за ним вернулся брат и зовет его, – и он открыл глаза, чтобы увидеть, что случилось дальше.
Эйхарт, остановившийся в шаге от Йосефа, со свистом втянул воздух.
– Я – твоя смерть, – хрипло, но уже менее уверенно повторил он. – Ты, поганый попишка, расскажи мне, понравилось тебе трахать мою жену?! – неожиданно заорал он страшно, но совсем человеческим и Эйхартовым голосом, и глаза его, которых Аллен не видел, на миг сделались темнее. Он отвел руку для удара.
– Говорю тебе, кто б ты ни был, – оставь этого человека, – повторил Йосеф, не реагируя ни на его слова, ни на движения. Все внимание священника было приковано к его глазам. Казалось, между ними двумя звенит и накаляется воздух. Зажги кто-нибудь спичку – ухнул бы взрыв.
Аллен, к тому времени уже вставший на четвереньки, заставил себя двинуться вперед. Все тело его гудело; боли от ушибов он пока не чувствовал, но голова напоминала гнилой изнутри арбуз, полный червей.
* * *
– Нет у тебя и тебе подобных права мучить сына человеческого, зачатого мужчиной и вскормленного женщиной. Приказываю тебе: сейчас же выйди из него.
Эйхарт издал невнятное рычание и отшатнулся. Потом, нагнув голову, как идущий против очень сильного ветра, выдавил:
– Кто ты такой, чтобы мне приказывать?.. Я убью тебя, и ты не остановишь меня.
– Я – слуга Иисуса Христа, – просто ответил Йосеф, стоя пред врагом открытым, таким, какой он был. Ему нечего было таить и незачем закрывать дверей, и ветер света свободно дул сквозь него. – Я Его слуга и именем моего Господина говорю тебе: выйди. У меня есть власть приказывать тебе.
Несколько секунд Эйхарт стоял неподвижно; крупная дрожь сотрясала его. Потом он выронил нож, страшно, по-звериному завыл – и свалился к Йосефовым ногам. Он катался и бился на земле, издавая дикие вопли и хрипы, и Аллен с ужасом смотрел, как он выгибается в дугу и колотит о камни головой. Йосеф подобрал толстую палку и сунул Эйхарту в зубы. Тот перекусил ее с хрустом, и изо рта его потекла слюна. Священник схватил палку потолще. Рыцарь вцепился в нее со страшной силой и зарычал. Йосеф смотрел на него спокойно и непроницаемо. Наконец, выгнувшись у самых его ног и скребя землю ногтями, одержимый издал последний, совсем тихий хрип – как тяжелобольной, усталый человек – и затих без движения. Лицо его и шея в разодранном вороте куртки блестели от пота.
Пошатываясь, Аллен приблизился к своему другу. Ноги были как ватные, глотать удавалось с трудом. Кажется, правый глаз начинал заплывать.
– Йосеф… что с ним? Он умер?..
– С ним все в порядке, – тихо ответил священник, и усталость проступила на его лице, заостряя черты и прокладывая глубокие тени вдоль скул. – Пусть он полежит. Пойдем посмотрим, что с Марией.
…Рана Марии оказалась пустяковой – нож скользнул вдоль ребер, никаких важных органов не задев. Упала она скорее от глубокого шока, нежели от серьезной травмы. Должно быть, происходящее равнялось для нее полному безумию сдвинувшегося мира, когда камни бросаются на тебя, а сама земля пытается тебя пожрать…
Аллен и Йосеф вдвоем отнесли ее в домик, где лежала умирающая Клара, раздели и осмотрели рану. На беду, ни один из них в медицине ничего не смыслил, они разве что убедились, что жизнь Марии вне опасности. Аллен перекопал ее аптечку и нашел там пузырек нашатыря. Вонючую пробку он сунул Марии под нос, она задергалась, застонала и села на полу. Глаза ее были совсем ошалевшими. Она схватилась за свой бок, увидела яркую кровь на пальцах – и неожиданно расплакалась.