«О Боже мой, – отчаянно подумал Аллен, – весь мир сошел с ума. Клара умирает, Йосеф с Марией ранены, а там снаружи лежит еще один умирающий человек. И я – это самое надежное, что есть здесь и сейчас. Я должен что-то делать, принимать какое-то решение. Сейчас у меня лопнет голова. Проклятие, как болит бок… Кажется, этот одержимый мне там что-то повредил… И пальцы на левой руке не сгибаются… Вот бы сейчас упасть в обморок и не думать ни о чем. Лежать в темноте, в тишине, вовне… …Кажется, меня сейчас стошнит».
Громкие голоса донеслись снаружи. Аллен с трудом встал и едва успел извергнуть за порог содержимое своего желудка. Распрямляясь и вытирая губы, через спутанные в драке волосы, налипшие на глаза, он увидел Марка, Гая и кого-то третьего. Маленькую темную фигурку, присевшую на корточки возле Эйхарта, простертого на земле.
26 июня, среда. Ночь
Старенький и сердитый фельдшер не уставал ругаться. За несколько часов этот маленький лысый джентльмен успел обозвать граалеискателей многими местными выражениями, умудряясь при этом остаться в рамках приличия. Более всего его возмущало то, что они вообще позволили Кларе пойти с ними в поход. «Вы бы еще инсультника по горам потаскали, судить вас надо за такие дела! На ваше счастье, слабоумных не судят, а то сидеть бы в тюрьме героям!» – бурчал он, доставая всю необходимую аппаратуру из черного чемоданчика, который принес с собой. Марка и Гая, успевших по дороге привыкнуть к манере фельдшера изъясняться, уже ничего не задевало; а вот Аллен сначала попробовал отвечать. «Молодой человек, – строго парировал дед, щурясь на него, как на редкостный случай перелома ноги у свиньи, в данном случае – как на редкостный образчик человеческого убожества. – Вот вам ваши деньги. Вот вам мои инструменты. Вот вам ваша юная голова на плечах. Делайте переливание крови сами – или придержите свой не в меру болтливый язычок». Аллен махнул на диспут рукой – скорее из-за собственной усталости, нежели из-за Марка, делавшего ему страшные рожи из угла. Вместо одной больной фельдшеру достались трое; пришлось добавить к обещанным сорока маркам еще десять. В домике горели все наличествующие свечки и светильники – однако при этом дедуля требовал постоянно светить ему фонариком. В должности фонарщика подвизался Аллен, который так устал, что то и дело закрывал глаза и пытался поспать стоя.
Рана Марии была вскоре промыта и перевязана. Эйхарт, придя в себя, огляделся, как безумный; на лице его отразилась крайняя растерянность. Из всех присутствующих, кроме своей жены, он знал в лицо только Аллена; кроме того, он совершенно не помнил, что с ним происходило с того дня, как он сел в поезд, идущий на Файт. Первыми его словами по пробуждении было:
– Где я?
Потом, увидев озабоченные незнакомые лица над собой и бледную забинтованную жену, что-то вспомнил и спросил больным и слабым голосом:
– Что… я сделал?..
Мария потянулась к мужу, стараясь не потревожить своей повязки, и поцеловала его в прокушенные губы, в заросшее черной щетиной лицо.
– Не важно, Эйк. Все хорошо.
– Со мною что-то случилось… – снова лишаясь сил, прошептал ее муж, прижимая ее к себе. Он причинил ей боль, задев рану, но не заметил этого.
– Не важно, – повторила она, мягко высвобождаясь. – Я люблю тебя, Эйк. Спи, мы завтра поговорим. Спи, пожалуйста.
– Очень трогательно, – проворчал старичок фельдшер, закатывая огромному рыцарю рукав рубашки. – Походники, тоже мне, – все перекалечились, девчонку чуть не уморили, а теперь, надо же, – разбираются, кто кого любит! Вколю вам, юноша, успокаивающего, чтоб спали как бык, если до бороды дожили, а мозгов не выросло…
Эйхарт покорно подставил руку. Голова его уже отказывалась работать, и он пустил все на самотек, как бы это ни противоречило его жизненным принципам. Он уснул на полу возле печки, и его жена лежала рядом с ним, прислушиваясь к тупой боли в боку и уплывая глубоко в себя.
Аллен сидел, положив оголенную руку на стол и наблюдая, как красная струя тянется из него по прозрачной трубочке. Из сгиба его руки торчал толстый шприц. У него брали кровь. «И кровь свою отдать не жаль, – однообразно думал он, глядя на раздувавшийся от его крови прозрачный мешок. – И кровь свою отдать не жаль. Вот как все получилось. Мог ли я думать, чем это окажется для нас? Отдать не жаль. Кровь свою. Главное – не показать, как кружится голова…»
По счастью, кровь Клары принадлежала к четвертой группе – той самой, к которой при переливании можно добавлять любую другую. Свои донорские услуги без тени колебания предложили Аллен, Марк, Йосеф и Гай, и теперь каждый из них лишился пол-литра этой алой жидкости, в которой заключалась Кларина жизнь. Наутро фельдшер собирался взять у них еще по стольку же для повторного переливания.
Процедура закончилась, и Аллен, прижимая к запястью клочок серой ваты, вышел за дверь, в ночь.
– Шоколадку бы тебе съесть, – посоветовал ему вслед старичок, направляясь к Кларе с бурдюком алого сокровища в руках. – Это помогает. А то поутру снова начну тебя терзать…
Шоколадку, мрачно усмехнулся Аллен, вспоминая о немногих оставшихся пакетах крупы, сваленных на сундуке. И марципанов парочку, пожалуйста. В ананасовом соусе. Тут голова его сильно закружилась, и он едва успел мягко сесть на землю. Отдать не жаль, подумал он, это же – роза. Кровь – она как роза. Хорошо, что все так. Будто они, как варвары-побратимы, смешали впятером свою кровь… Смешали свою кровь в сосуде, и сосуд этот – Клара. Так, а при чем тут роза? Это, кажется, из какого-то сна…
Глава 12
30 июня, воскресенье
Это был не только последний по плану день, отпущенный им на пребывание в доме отшельника. Это был день рождения Роберта.
Роберт родился в ночь, когда июнь переходит в июль; он говорил, тогда грохотала роскошная летняя гроза. Сегодня никакой грозы не намечалось, небо оставалось абсолютно чистым, правда, было не по-июльски холодно. За ужином Аллен попросил у друзей разрешения переночевать отдельно от всех, возле Робертовой могилы. Он хотел побыть вдвоем со своим братом.
– Не нужно, – попросила Мария. – Ночной лес все-таки, мало ли кто там может ходить… Это опасно.
– Ты там не зарежешься? – подозрительно спросил Марк. – А то смотри, посетит тебя ночью пара-другая демонов, повелителей блох, клещей и комаров, – и поминай как звали нашего славного рыцаря…
– Не зарежусь, – упрямо сказал Аллен, посыпая солью картофелину. Насьеновы запасы таяли прямо на глазах. – Говорю же, это день рождения моего брата. Я просто хочу побыть один.
– Пусть идет, – вступился за него Йосеф. – Я уверен, что все будет в порядке. Не волнуйся, Марк.
– Это ты можешь не волноваться, Йосеф, вы у нас, ваше высокопреосвященство, пребываете в состоянии нирваны, – не сдавался бывший солдат. – То есть, проще говоря, вам все до лампочки. Одним Персивалем больше («Не зови меня так!»), одним – меньше… А мне он дорог как память. Кто же еще на меня будет так зверски смотреть за завтраком, стимулируя мой аппетит?!
Стимулирующий аппетит Аллен не выдержал и все же запустил в Марка картофелиной. Снаряд попал в ничем не повинную Клару, которая совсем оправилась и даже смогла дать незадачливому стрелку сдачи – за небрежное отношение к еде и за измазанный картошкой свитер…
В итоге его отпустили, конечно.
Гай проводил его до места вверх по склону и помог поставить палатку. Добросердечная Клара дала ему свой спальник – он был потолще Алленова, а одинокий ночлег обещал быть весьма холодным. Попрощавшись с Гаем, Аллен зажег маленький масляный ночничок (Насьенов, из избушки) и уселся у могилы, обнял шершавый крест и закрыл глаза.
Как ни странно, нужный торжественно-грустный настрой не спешил приходить. В голове вертелась какая-то чепуха – песенки, которые брат постоянно насвистывал и которые так Аллена раздражали, надоевшая Лара в телефоне. («Господи, ведь мне придется ей сказать. Как я ей скажу, когда она позвонит? Извините, Роберта нет дома. Когда он вернется? Да никогда… Он, понимаете ли, умер…»)
Аллен довел-таки себя до слез – но не мыслями о брате, а острым презрением к себе. О чем он думает? О том, как будет объясняться о смерти Роберта с людьми, которых, может, и не увидит больше никогда. А ведь пришел сюда в надежде поговорить со своим братом, поздравить его с днем рождения. Сказать ему, что никогда не расстанется с ним. Как бывает в сказках: «и услышал Халльгер голос из-под земли, и то его мертвый побратим заговорил с ним…» «Открой, благородная Эльсе, впусти своего жениха. По-прежнему имя Христово назвать я могу без греха…» Это уже другая история, о том, как к девице пришел ее мертвый возлюбленный… И еще была сказка о двух братьях, которые дали друг другу клятву верности – небом и землей, водой и огнем, ветвями деревьев и Сердцем Мира… Что такое Сердце Мира, всегда удивлялся Аллен, Грааль, что ли? Наверное, да… А потом Мартен-богатырь шел по лесу и увидел, как с деревьев капает кровь, и понял, что брат его погиб…
А каштан? Это тоже сказка про двух братьев. «Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?» – «Айрик, Айрик, каштан наш увял». – «Эйрик, Эйрик, жив ли ты меж людьми?» – «Айрик, Айрик, могила – мой дом…»
Аллен заплакал, и внезапно ему стало страшно. Казалось, кто-то – или сам лес – следит за ним, и взгляд этот был недобрым. Ему захотелось света и замкнутого, спокойного пространства, и он полез в палатку, стараясь не оглядываться в темноту за спиной. Когда юноша застегивал изнутри молнию, его вдруг посетило такое яркое воспоминание, что он дернулся, как от укола. Роберт, ясным днем в светлой комнате прижимающий ладонь к сердцу: «Святой Грааль – он вот здесь…» Сердце Мира, сердце человека, сердце, бедное сердце моего брата. Что они сделали с его сердцем?.. Зачем они забрали его Святой Грааль?..
Образ красной треугольной раны, алой розы на груди вызвал другой образ, почти стершийся из памяти, – юный рыцарь, спокойное лицо, алая одежда…
Как ему повезло. Он погиб прежде, чем его брат. Ему не приходилось видеть брата мертвым… Но, сэр Алан, но, Белый Лев, хоть кто-нибудь, ответьте, почему все оказывается так прочно связано одно с другим и почему – через такую сильную боль?..
Утерев слезы, Аллен поправил фитиль ночника. Если в лесу тот горел как одинокая звездочка, не рассеивая тьму, а только очерчивая узкий круг спасения, то в палатке с ним было по-настоящему светло и уютно. Аллен разделся до трусов и влез в спальный мешок. Немного полежал, глядя на пламя – оно танцевало и казалось прекрасным, как частичка Духа Святого, – а потом достал из кармана сброшенной куртки тетрадку и карандаш.
Будет сильная боль, но пусть. Нужно из всего сделать любовь, из всего, что у нас есть. Потому что она там присутствует, это точно. Не может быть иначе. Спасибо Тебе, Господи, за сильную боль.
Кто будет воспет, чье имя – ответ,
Чей взгляд устремлен на восток,
Каштан – его цвет, Господь – его свет,
Засим ли всегда одинок.
Ло, рыцарь Грааля, не ведай печали —
Ты станешь одним из троих…
С ним есть и другой, кто вечно второй,
Чьей крови – пролиться у ног.
Кто призван идти, чтоб пасть на пути —
Засим ли не жаждать не мог?
Ло, рыцарь Грааля, так книги сказали —
Ты станешь одним из троих…
Где третий стоит, и терном увит
Меч гнева, подъятый в бою.
Но чист и укрыт молчанием плит
Окончит дорогу свою.
Ло, рыцарь Грааля, таить от тебя ли —
Ты станешь одним из троих…
Одним из троих, и братьев своих
Ты встретишь по двум берегам.
Кто в красном из них, кто в белом из них,
Себя же не видел и сам.
Ло, рыцарь Грааля, не ведай печали,
Хвалу возноси небесам…
Кто миром не взят, но мир ему – брат,
Кто знает, что было и есть,
Кто светел и свят, вернувшись назад,
Затем что несет свою весть —
Ло, рыцарь Грааля, не ведай печали,
Хвалу возноси небесам…
Кто тут слаб, кто силен – видно только не нам.
Кто алкал, кто страдал, кто упал, чтобы встать, —
Я скажу, ты уйдешь, но запомнишь слова:
«Наша светлая жизнь, наш блаженный покой,
Наши сказки о нас, наши знанья и дни
Разобьются во прах, когда нас позовут.
Ты узнаешь свой путь, путь узнает тебя.
Кто тут трус, кто гордец, кто тут рыцарь, кто тень,
Это – имя звезды, это – луч через кровь.
Но ни слабость, ни страх, ни вмешательство сил,
Ни проклятая тень – та, что в каждом из нас, —
Ни любая любовь, что над нами горит,
Не спасут, не спасут никого от Пути.
Только разве что смерть. Я не знаю о ней.
Только разве что смерть…»
Аллен перечел написанное и поразился ему. Многое из того, что вывела его рука, он попросту не понял. Про кого это? Про нас или кого-нибудь абстрактного? И откуда взялся этот каштан?.. «Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?..» – «Айрик, Айрик, могила – мой дом…»
Но в целом написанное, кажется, понравилось Аллену, хотя и было не в его обычном стиле. Может, это и есть настоящее вдохновение – когда пишешь как во сне, не понимая что?.. Тогда я его еще не знал. Впрочем, все равно.
– Это тебе, Роберт, – прошептал Аллен, складывая листик со стихами пополам. – Это подарок. Не слишком бедный, как ты думаешь?.. Ты же не любишь стихов… Но – что уж есть. С днем рождения, Роберт, с днем рождения.
Он откинулся на спину, закрыл глаза и попытался представить, как Роберт с улыбкой разворачивает листок. «Спасибо, братик. Мне нравится. К ним можно было бы подобрать недурную мелодию…»
Шорох шагов за палаткой заставил Аллена вздрогнуть. Все мысли моментально выскочили у него из головы.
– Кто тут? – почему-то шепотом воскликнул он, садясь и лихорадочно соображая, что ему схватить первое – рубашку или тупой перочинный нож.
– Не бойся, это я, – ответил извне знакомый нежный голос, и тихие шаги – топ, топ, топ – приблизились вплотную. Через секунду Клара уже потянула снаружи за молнию палатки и заглянула внутрь. – Извини, если помешала… Ты тут как, в порядке?..
– Все хорошо, – заверил ее Аллен, чувствуя горячую волну беспричинной радости. – Сумасшедшая, ты ночью шла от самого домика?.. Одна?.. Ты же только с постели встала…
– Я волновалась, – извиняющимся тоном объяснила девушка. Она была в плотно запахнутом отшельниковом пальто – наверное, эта черная рванина пребывала с ним все тридцать лет его уединенной жизни. – Я думала, с тобой что-то не так. Но если все хорошо, я могу уйти…
– Да вот еще, – рванулся Аллен из спальника, забыв про свою наготу. – Я уже все сделал, что хотел сделать один. Залезай сюда немедленно и закрой вход – а то комары налетят…
Клара послушно влезла внутрь, свернулась калачиком. Черные блестящие ее волосы свободно рассыпались по изъеденному молью сукну. Четырехместная палатка для двоих была просто дворцом по обилию свободного места, но Клара занимала только крохотный уголок.
– Да иди сюда, – изумился Аллен сиротскому поведению девушки. – Ты что, стесняешься? Сто раз бок о бок спали, когда мне жребий выпадал…