Она тоже числилась при
Лондонском университете, и в июле они вместе держали переходный экзамен по естественным наукам – с ее стороны это был не совсем разумный шаг, –
что послужило, как и всегда в подобных случаях, к их дальнейшему сближению. Она провалилась на экзамене, что, впрочем, никоим образом не
уменьшило уважения к ней Люишема. В дни экзаменов они беседовали о дружбе вообще и прочих вещах, прогуливаясь во время перерыва по
Берлингтонскому пассажу, а Берлингтонский пассаж откровенно потешался над ее ученой невзрачностью и его красным галстуком, и среди прочего она
упрекнула его за то, что он не читает стихов. После окончания экзаменов, расставаясь на Пикадилли, они обещали во время каникул писать друг
другу о поэзии и о себе, и она, чуть поколебавшись, одолжила ему томик стихов Россетти . Он начал уже забывать то, что с первого раза было ему
вполне очевидно, а именно: что она старше его на три четыре года.
Люишем провел каникулы в обществе своего не очень то любезного, но доброго дядюшки, который был водопроводчиком и плотником. Дядюшка имел
шестерых детей, старшему исполнилось одиннадцать; Люишем старался понравиться детям, но в то же время не забывал о своем педагогическом
призвании. Кроме того, он усиленно готовился к третьему, заключительному году занятий (в течение которого задался целью свершить нечто великое)
и сверх всего освоил еще искусство езды на велосипеде. Думал он и о мисс Хейдингер, и она, как можно судить, думала о нем.
Он спорил на социальные темы со своим дядюшкой, первым местным консерватором. Дискуссионные приемы его дядюшки были чрезвычайно вульгарны. Все
социалисты, заявлял он, – воры. Их цель – забрать у человека то, что он заработал, и отдать это «наглым лентяям». А без богачей не обойтись,
утверждал он.
– Не будь людей состоятельных, откуда бы я, по твоему, мог добыть себе пропитание? А? И где ты был бы тогда?
Социализм, убеждал его дядюшка, придумали агитаторы. Они тянут деньги из подобных ему юнцов и тратят их на шампанское.
После этого разговора на все доводы мистера Люишема он отвечал одним словом: «Шампанское!» – и с издевательским смаком тянул губами воздух.
Люишем, естественно, чувствовал себя немного одиноко, что, возможно, он несколько подчеркивал в своих письмах к мисс Хейдингер. Выяснилось, что
она тоже довольно одинока. Они обсудили вопрос об истинной дружбе в отличие от дружбы обыкновенной, а от него перешли к Гете и его «Родственным
натурам». Он сообщил, что с нетерпением ждет ее писем, и они стали приходить чаще. Письма ее были, бесспорно, хорошо написаны. Будь он
журналистом и знай людей лучше, он бы понял, что на сочинение каждого такого письма уходит целый день. После расспросов практичного
водопроводчика о том, что он намерен делать со своей никчемной наукой, перечитывание ее писем было бальзамом для души. Ему понравился Россетти –
изысканное ощущение разлуки в «Небесной подруге» тронуло его. Но в целом он был немного удивлен поэтическим вкусом мисс Хейдингер. Россетти
писал так витиевато, так цветисто! Он совсем этого не ожидал.
А в общем, он вернулся в Лондон, несомненно, более заинтересованный ею, чем когда они расставались. И смутное воспоминание о ее внешности как о
чем то странно небрежном и неряшливом исчезло, как только она вышла на свет из кабины лифта. Прическа ее была в порядке, а когда луч света
скользнул по ее волосам, они показались ему даже красивыми; одета она была в хорошо сшитое темно зеленое с черным платье, падавшее по моде тех
дней свободными складками; его темный тон придавал ее лицу нежный оттенок, которого ей недоставало.
Шляпа ее тоже отличалась от бесформенных
головных уборов прошлого года; женский взгляд тотчас заметил бы, что она подобрана к лицу и к платью. Шляпа ей шла, но эти подробности уже вне
компетенции мужчины романиста.
– Я принес вашу книгу, мисс Хейдингер, – сказал он.
– Я очень рада, что вы наконец подготовили реферат о социализме, – ответила она, беря у него обернутый в коричневую бумагу том.
Бок о бок они прошли маленьким коридором к биологической лаборатории, и она остановилась возле вешалки, чтобы снять шляпу. В Школе царили такие
«ужасные» порядки: студентке приходилось у всех на виду снимать шляпу и у всех на виду надевать полотняный фартук, который должен предохранять
ее платье на время работы в лаборатории. Даже нет зеркала!
– Я приду послушать ваш доклад, – сказала она.
– Надеюсь, он вам понравится, – отозвался Люишем уже в дверях лаборатории.
– Во время каникул я продолжала собирать доказательства существования духов, – помните наши споры? Хотя и не писала вам об этом в письмах.
– Жаль, что вы все продолжаете упорствовать, – сказал Люишем. – А я то думал, что вы уже с этим покончили.
– Вы читали «Взгляд назад»?
– Нет, но очень бы хотел.
– Эта книга у меня с собой. Если хотите, я вам ее одолжу. Дайте только добраться до моего стола. У меня руки заняты.
Они вошли в лабораторию вместе, причем Люишем галантно распахнул перед ней дверь, а мисс Хейдингер на всякий случай поправила волосы. Возле
двери стояли четыре студентки, к которым присоединилась и мисс Хейдингер, стараясь как можно незаметнее держать книгу в коричневой обертке. Трое
из них учились вместе с ней и на предыдущих двух курсах, а потому, здороваясь, назвали ее по имени. Они уже успели обменяться многозначительными
взглядами при ее появлении в обществе Люишема.
Угрюмый почтенного вида молодой ассистент при виде Люишема тотчас просветлел.
– Ну, один приличный студент у нас уже есть, – заметил этот угрюмый почтенного вида молодой ассистент, который, очевидно, вел учет приходящих, и
снова просветлел, увидев нового студента: – А вот и Смизерс.
10. В галерее старинного литья
Когда входишь с Бромтон роуд в Южно Кенсингтонский музей искусств, галерея старинного литья находится как раз над вестибюлем справа, но дорога
туда чрезвычайно путаная, да и показывают ее далеко не каждому, поскольку постигающие там науки и искусства молодые люди ревниво охраняют
уединенность этой галереи. Длинная, узкая и темная, галерея вся заполнена железными решетками, коваными сундуками, замками, щеколдами, засовами,
чудовищно огромными ключами и тому подобными вещами, но зато, перегнувшись через балюстраду, там можно вести беседы о возвышенных чувствах и
любоваться микеланджеловским рогатым Моисеем или Траяновой колонной (в гипсе), которая вздымается из нижнего зала и уходит выше галереи под
самую крышу. Именно здесь оказались Люишем и мисс Хейдингер под вечер в среду, после того, как был прочитан доклад о социализме, о котором
оповещала студентов доска объявлений при входе.
Доклад, весьма убедительный и прочитанный со сдержанным волнением, имел огромный успех. Грозный Смизерс был практически обращен, а ответы на
вопросы во время обсуждения доклада отличались методичностью и обстоятельностью, хотя у докладчика, возможно, и наблюдались некоторые симптомы
лихорадочного возбуждения, про которое в простонародье говорят: «В голову ударило».
Разглядывая Моисея, Люишем разглагольствовал о своем будущем. Мисс Хейдингер большей частью смотрела ему в лицо.