Один яркий контраст как символ навсегда запомнился ему. Он видел бастующих угольщиков во дворах Вестборнского предместья,
изможденных и голодных, детей, из черной грязи моливших о милостыне, безработных в очереди за бесплатным супом; а двумя улицами дальше, на
Вестборн Гроув, – сверкающие вывески переполненных магазинов, непрерывный поток кэбов и карет и такое бурное расточительство, что торопившийся
домой усталый студент в мокрых ботинках и мешковатом костюме то и дело застревал в ароматном вихре юбок и жакетов и элегантной нарядной
женственности. Несомненно, что неприятные ощущения, которые испытал в ту минуту усталый студент, привели его к определенным выводам. А ведь это
лишь одно из постоянно повторяющихся наглядных сопоставлений.
Люишем был искренне убежден или, если угодно, просто чувствовал, что человек не может быть счастлив, когда другой, рядом, несчастен, и этот
крикливый блеск благополучия казался ему преступлением. Он тогда еще верил, что люди сами решают свою судьбу, – всю меру моральной тупости
людской, в том числе и своей собственной, ему еще предстояло осознать. Как раз тогда ему случайно попались в руки «Прогресс и нищета»и
несколько разрозненных номеров «Общего благосостояния» , и он без особого труда усвоил теорию о коварных происках капиталистов и помещиков и
справедливых требованиях безвинных страдальцев рабочих. Он немедленно стал социалистом. Естественно, у него тотчас явилась настоятельная
потребность каким то образом оповестить весь мир о своей новой вере. Поэтому он вышел из дому и (исторический момент!) купил себе тот самый
красный галстук!
– Цвета крови, пожалуйста, – робко сказал Люишем молодой леди, что стояла за прилавком.
– Какого цвета? – насмешливо переспросила молодая леди за прилавком.
– Ярко алого, пожалуйста, – вспыхнув, ответил Люишем.
И он потратил большую часть вечера и немало терпения на то, чтобы научиться завязывать этот галстук аккуратным бантом. Подобное занятие было ему
в новинку: до сих пор он носил галстуки с уже готовым узлом.
Так Люишем провозгласил Социальную Революцию. Когда этот символ на шее у его владельца впервые покинул стены дома, по Бромтон роуд шествовала
орава дюжих полисменов. Люишем направился им навстречу. Он начал напевать. Приняв многозначительный вид, он прошел мимо полисменов с
«Марсельезой» на устах…
Но с тех пор миновало уже несколько месяцев, и теперь красный галстук был просто привычным предметом туалета.
Он свернул с Эгсибишн роуд в железные решетчатые ворота и вошел в вестибюль Нормальной школы. В вестибюле было полно студентов с книгами,
портфелями и ящичками для инструментов в руках, студентов, которые стояли и разговаривали, студентов, которые читали вставленные в рамки
объявления Дискуссионного клуба, студентов, которые покупали у продавца канцелярских принадлежностей тетради, карандаши, резинки и кнопки. Тут
можно было видеть и новичков – студентов, платящих за свое обучение, юношей и молодых людей в черных сюртуках и цилиндрах или костюмах из твида,
и бывалых школяров – однокурсников Люишема, разномастных, нескладных, жалких, плохо одетых и охваченных благоговейным страхом; на одном Люишем
заметил морскую фуражку с золотым галуном, другой явился в митенках, а третий – в элегантных серых лайковых перчатках. Тут же в толпе крутился
Граммет – бессменный библиотекарь.
– Der Zozalist!– сострил кто то.
Люишем сделал вид, будто не слышит, но краска разлилась у него по лицу. Хорошо бы отучиться от этой привычки краснеть, ведь ему уже двадцать
один год.
Тут же в толпе крутился
Граммет – бессменный библиотекарь.
– Der Zozalist!– сострил кто то.
Люишем сделал вид, будто не слышит, но краска разлилась у него по лицу. Хорошо бы отучиться от этой привычки краснеть, ведь ему уже двадцать
один год. Он старательно не глядел на доску объявлений Дискуссионного клуба, которая извещала, что в следующую пятницу состоится доклад
«Д.Э.Люишем о социализме», и пробирался через вестибюль туда, где должен был расписаться в книге прихода и ухода. Но его окликнули, потом еще
раз. На какое то время его задержали рукопожатия и неуклюжие дружеские шуточки его «коллег».
Один из студентов указал на него своему земляку – первокурснику:
– Эта скотина Люишем – ужасный зубрила. В прошлом году он был вторым. Долбит изо всех сил. Но все эти зубрилы – страшно ограниченные люди.
Экзамены, Дискуссионный клуб, снова экзамены. Они, наверное, и слыхом не слыхали, как живут люди. За целый год и близко то к мюзик холлу не
подойдут.
Люишем услышал пронзительный свист, бросился к лифту и успел вскочить в кабину перед самым отправлением. Света в кабине не было, но зато полно
черных теней; различить можно было только лифтера. Пока Люишем вглядывался в смутно белеющие перед ним лица, пытаясь догадаться, кто стоит
рядом, женский голос назвал его имя.
– Это вы, мисс Хейдингер? – спросил он. – Я вас не разглядел. Надеюсь, вы хорошо провели каникулы?
9. Элис Хейдингер
Когда лифт остановился на верхнем этаже, Люишем отступил в сторону, чтобы дать возможность выйти из кабины последнему оставшемуся там пассажиру.
Это и была та самая мисс Хейдингер, которая окликнула его, она же владелица обернутой в коричневую бумагу книги с золотым обрезом. Больше никто
не поднялся наверх. Все остальные пассажиры вышли на «астрономическом» и «химическом» этажах, лишь двое наших героев выбрали на третий год
обучения курс зоологии, а зоология размещалась в чердачном помещении. Они вышли из кабины на свет, и ее щеки залил непривычный румянец. Люишем
обратил внимание и на перемену в ее туалете. Впрочем, она, вероятно, и ожидала увидеть мелькнувшее на его лице удивление.
На предыдущем курсе – их дружба длилась уже почти год – Люишему и в голову не приходило, что она может быть хорошенькой. Во время каникул он
более или менее отчетливо помнил о ней лишь одно: волосы ее не всегда бывали аккуратно причесаны, и даже когда они были в порядке, она все равно
беспокоилась о своей прическе: она не доверяла своим волосам. Он запомнил, как, разговаривая, она то и дело ощупывает их и приглаживает – очень
неприятная привычка. Мог бы он сказать и какого цвета они у нее: в общем, довольно светлые, каштановые. Но вот какой у нее рот, он позабыл,
забыл, и какие у нее глаза. Она, правда, носила очки. И платье ее ему не запомнилось – какое то бесцветное и бесформенное.
А между тем они часто виделись. Сначала они слушали разные курсы и познакомились на заседании Дискуссионного клуба. Люишем тогда только открывал
для себя социализм. Это послужило поводом для беседы, началом дружбы. Она, видимо, заинтересовалась его своеобразным взглядом на вещи, и по воле
случая он частенько встречал ее в коридорах школы, в залах Педагогической библиотеки и в Музее искусств. Спустя некоторое время встречи эти
перестали казаться случайными.
Впервые в жизни Люишем вообразил, что одарен талантом красноречия. Она решила подогреть его честолюбие – задача не из трудных. Она нашла, что у
него исключительные способности и что она сумеет направлять их; в действительности ей удалось лишь разжечь его тщеславие.