Хорошие лошади, быстрые, сильные, злые - немецкие. Солнце садилось уже...
- Может, зря, Олег Иваныч, рыцарей с собою не взяли?
- А какой тут от них прок? Внимание привлекать только... Лошадей дали и ладно, дальше сами управимся. Не в силе ведь тут дело, Олександр, в хитрости!
Помолчали оба, квасу попили. Походили вокруг лошадей, руками помахали погрелись. Дальше ждать принялись, на небо посматривая. Темнело быстро.
- А еще, говорят, девы, будто на речке Синей водяной объявился - старец страшной, бородища зелена, очи - с плошку!
- Спаси, Господи!
- Хватает тот водяной и пешего, и конного, и мужика и бабу, никому проходу не дает. Особливо девицам!
- Ой, Феврония, какие ты страсти рассказываешь...
- Погодите, еще о волкодлаке скажу.
- О ком?
- Об оборотне богопротивном, что человеков, аки кур, поедает!
- Господи помилуй нас, грешных. Хорошо, у нас пес в обители - Злоб чистой волкодлак, чужого кого - враз порвет. Но доброй... Кормишь когда, так и ластится... А с виду - чисто волкодлак, спаси, Господи!
- Вот и боярыня молода, что в обитель вашу приехавши, того волкодлака пасется.
- Какая боярыня? Ах, та жена, что не так давно привезена... В келье рядом с матушкиной живет.
- Где-где живет?
- Да ты про волкодлака-то сказывай, Феврония, не томи!
- Скажу, скажу... Вот только матушка ваша велела посейчас зайти ненадолго. Вернусь ужо скоро, ждите, девы!
- Уж ты приди, Феврония. Больно ты нам люба стала!
- Приду, сказал... тьфу... сказала. Ждите! Да, вы волкодлака-то вашего, пса, привяжите, а то, мало ли, чрез двор пойду... Разорвет еще. Страшно. А как приду, отвяжете.
- Ой, боязно, Феврония. Матушка-то не велит по ночам привязывать. Ну да ладно, для-ради тебя токмо... Возвращайся скорей!
Вместо шапки бобровой повязав по-монашески плат, девица Феврония, проворно проскользнув мимо кельи игуменьи (спросила у послушниц - где, у них же и плат взяла), остановилась напротив низкой дверцы в стене, прислушалась. Вроде как за неплотно прикрытой дверью плакали. Наклонилась Феврония, глазом к щелочке приникла.
Жесткая холодная рука вдруг неожиданно схватила ее за плечо!
- Ты что тут деешь, дщерь?
- Ой... Так... к тебе ж и иду, матушка! Сама ж звала...
- Ну, идем, коли пришла.
- Тьфу ты, вот неладно.
- Что ты там шепчешь?
- Да говорю, слава Богу, что тебя, матушка, встретила - а то совсем заплутала в обители-то...
Просторна была игуменьи келья - стены темным сукном убраны, позолочены лампады, киот серебряный. На столике у окна - книга, видно Писанье Святое Библия, в переплете, смарагдами украшенном. Больше ничего не было в келье скамейка одна низенькая да ложе узкое, жесткое, тканью грубой покрытое.
Как вошли, заперла игуменья дверь на засовец, за руку девицу взяла:
- Сирота, говоришь?
- Сирота, сирота, - та закивала. - Полнейшая...
- Это хорошо... Хочешь к нам в обитель?
- Ой, матушка! Да всю жисть токмо про то и думала-надеялась!
- То ладно. Смотри, будешь меня слушать - не обижу. А покуда, пошли-ко...
Откинув со стены плотную ткань, игуменья отворила узкую дверцу...
За дверцей оказалась спальня. Ложе - широкое, медвежьей шкурой убрано, не то что в самой келье.
- Тут и ляжешь, в ногах. Помоги-ко разоблачиться.
Матушка-настоятельница сбросила с ног небольшие сапожки без каблука и, повернувшись к девице спиною, повелительно кивнула.
Дрожащими руками Феврония расстегнула фибулы.
Медленно сбросив одежды, обнаженная игуменья повернулась к девчонке и ласково положила ее руки к себе на плечи. Белое, красивое лицо, стройная фигура, тяжелые, налитые соком груди пылали жаром.
- Дай-ко сыму с тебя плат. Ой... Ты уж и обстрижена, где коса-то?
- Ммм...
- Не бойся, синеглазая. Давай-ко, подыми руци... Вот...
Сняв с Февронии летник, настоятельница провела руками по ее спине.
- Какая ж ты худая, нескладная... Ну...
снимай сарафан-то.
- Ой, матушка... Совсем забыла... Меня ж послушницы ждут. Помолиться вместях договаривались, - девица испуганно прижала руки к груди. - Да и корзина моя там, и вещицы...
- После заберешь. Впрочем... Что за послушницы?
- Да есть там одни... Так я сбегаю, матушка? А то заждутся ведь, искать будут. Потом подумают невесть что...
- Ладно... Иди. Послушницам тем скажешь - ночевать в Евдоксиной келье будешь - она пуста сейчас. Запомнила?
- Запомнила, - кивнув, девица Феврония лукаво взглянула на обнаженную игуменью. - А ты... Ты, матушка, красива вельми. Я быстро обернусь!
- Ну, иди же. Да не задерживайся, дщерь...
- Мигом, матушка, мигом!
- Три раза стукнешь, не перепутай. Да плат накинь, чудо!
Выпроводив девицу, игуменья улеглась на широкое ложе и, проведя руками по бедрам, довольно улыбнулась:
- А ведь не так и стара еще... Не стара!
На ходу завязывая платок, девица Феврония быстро выбежала из кельи игуменьи. Потопала ногами, постояла немного, затем, прислушавшись, на цыпочках подобралась по коридору к двери. К той самой. За которой плакали...
Поскреблась тихохонько. Никакого результата!
Оглянувшись опасливо, постучала громче.
Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла боярыня Софья - в монашеском платье, на голове плат черен, на плечах телогрея накинута. В больших золотисто-карих глазах стояли недавние слезы.
- Чего тебе, сестра?
- Впусти-ка, боярыня.
Зайдя, девица выглянула наружу, осмотрелась и лишь затем тихо прикрыла дверь. Обернулась:
- Поклон тебе от Олега Иваныча, боярыня Софья!
- Господи...
Боярыня тихо опустилась на узкую лавку, обхватив лицо руками.
- Скорей, боярыня! Не время слезы лить-проливать!
- Не время?
- Бежать надоть! Все в лесу ждет, рядком. И лошади, и одежка, и люди... Ну, и Олег Иваныч самолично! Все очи уж, поди, проглядел! Так что скорей собирайся, боярыня!
- Олег?! Да чего уж мне собирать-то? Готова я... Идем, девица. Скажи хоть, кто ты?
Феврония с усмешкой сняла платок.
- Господи! Никак, Гриша?! Гриша!!!
Со слезами на глазах, Софья обняла отрока и поцеловала его в губы.
- Идем, идем, Гриша.
"Ну, дают бабы, - подумал про себя отрок. - Не одна, так другая на шею вешается!"
Они быстро прошли по темному коридору, первым - Гришаня - дорогу оглядывал, за ним боярыня поспешала проворно.
- Как же мы выйдем-то? - на ходу шептала, спрашивала. - Без игуменьи благословения сторожа нас нипочем не выпустят.
- Верно, не выпустят. Олег Иваныч чрез стену махануть советовал. Разорвете, говорил, какую-то простыню... что это такое, не сказывал... свяжете. Ладно, придумаем. Вон, похоже, ход к стене!
Никем не замеченные, они вышли к стене, представлявшей собою высокий тын из крепких трехсаженных бревен. Со стороны двора к стене была пристроена небольшая площадка - заборол, где хранились увесистые камни да запас стрел на случай нападения - предосторожность по тем временам далеко не лишняя, даже в женском монастыре. На заборол вело узкое суковатое бревно с прибитыми там, где не хватало сучков, перекладинами.
- Лезем, боярыня!
Цепной пес Злоб выбрался из будки, забрехал, привязанный, - молодцы, девчонки, не подвели! Страшен пес, зубаст, лапы толстые, хвостище косматый. Из пасти пена! Как есть волкодлак-оборотень. Худо б было, ежели б не привязан был. Ну, а так - пусть себе лает! Только, конечно, поспешать надо.
На веревку изорвали Гришанин сарафан - не жалко ему носить его, что ли? - перебросили чрез тын... Спустились! Ух, и ловка боярыня, словно каждый день по веревкам лазит! Гришане-то боязно поначалу было, а эта... Уж и не скажешь, что не столь давно слезы лила-проливала!
Спустившись - ноги в руки - и к лесу.