Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье... как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь.
Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть - вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто - и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый.
В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться - знал, за то, что случилось, кнут - это еще самое малое.
Стражник записку со стола поднял.
- Ди-а... ди-а-ку...
- А ну, дай-ка... - встрепенулся дьяк. "Дьяку Февронию.
Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет.
Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.".
- Не много ль берет на себя Феофил? - грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. - Да и человек этот житий - уж больно прыток.
Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания - воровали там зело много.
Глава 2
Псковская земля. Март - апрель 1471 г.
Однажды ночью - спало все вокруг
В моих дверях раздался тихий стук
И гость вошел...
Хуан Руис, "Книга о хорошей любви"
Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь - не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели - век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль - вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь - сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине - никуда не годный месяц, а для торгового дела - просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись - как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди - сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те - все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.
И черт дернул треклятого боярина Ставра пуститься в путь в марте! С боярыней, похищенной, да со слугами верными. Догоняльщики даже и не ведали сколь их, человек-то Ставровых... Самих-то трое всего было: сам Олег Иваныч, Олексаха да Гришаня, куда ж его девать. Правда, был еще и четвертый - Митря Упадыш. Ехал на кобылке кривой с руками взад себя связанными, не доверял ему Олег Иваныч, ох, не доверял. Потому Гришане особо наказывал - глаз да глаз за шильником! Сам-то с Олексахой все больше по сторонам поглядывали, татей да шишей лесных пасясь. Хоть и не должны покуда шалить шиши-то, да бес их знает. Вот и паслись-опасались.
Дорога - лугами да лесом - где подсохла чуть, а где и в снегу еще. Грязи хватало - бывало, лошади чуть не по брюхо увязали. Олег-то Иваныч конька своего каурого не взял, пожалел - на софейских конях скакали, из владычной конюшни. Хоть и хороши кони - а все ж уставали, иногда и под уздцы брать приходилось, вот когда за Митрей смотреть в оба надобно было! Возьмет, шильник, да ускользнет куда в чащу - ищи его потом, козлобородого. А дорогу только он знал. Вот и указывал теперь, в обмен на собственную шкуру. Деваться-то ему - куда? Быстро словили шильника, ишь, палач-доброволец выискался, видали таких.
Во Псковскую землю лежал путь, ежели не врал козлобородый, да с чего ему врать-то, посмотришь - так и лучится простодушием да сердечностью, слова произносит уменьшительно - "лошадка", "солнышко", "камушек". Добрый - спасу нет. Если б не знали его поближе некоторые... особенно Гришаня.
Лет сто назад - чуть поболе - отделился Псков от Новгорода, старшего своего брата, сами по себе стали плесковичи, да чуяли - не совладать одним-то с ворогами окружными: с Литвой да с немцами. Новгород тоже у них теперь во врагах, а в друзьях - Иван Васильевич, князь московский.
Вечером и случилось все. К ночи ближе. Как ни хотел Олег Иваныч у чужого кострища вечерять - а пришлось. Одни топи да зыби кругом оказались, некуда путникам бедным приткнуться, окромя как на полянке той, небольшой да мелколесьем укрытой - не сразу и углядишь, с дороги-то. Как солнце за деревьями скрылось - еще немного проехали да принялись место искать для ночлега, покуда совсем не стемнело-то...
Ее Гришаня первым углядел, полянку-то, закричал, рукой замахал призывно. Не понравилось это Олегу Иванычу, почему - и сам не знал пока. Не понравилось - и все! Интуиция...
Отрока отругал тут же - чтоб не орал зря, мало ли какие люди по лесу здешнему шляются, сам к кострищу... Черт... Теплые еще, уголья-то... Знать, не так давно костер брошен, часа три, не больше. А зачем, на ночь глядя, огонь затушивать, когда он как раз к ночи и нужен? Значит, не шибко нужен. Видно, заимка какая поблизости, аль деревня... а то и лагерь воровской! Ишь, как Митря-то встрепенулся, ноздри раздул, прислушивался к чему-то, волчина.
Олег Иваныч тоже прислушался - ни хрена не услышал, как ни старался. Олексаха, покуда хворост собирал, по лесу прошвырнулся. Рядком, недалече. Отпечатки копыт обнаружил да навоз конский, свеженький. Хорошо - если охотники.
Разожгли костер на полянке - в лесу темнеет быстро, а куда деваться-то на ночь глядя - в котелке снег растопили, вот и водица. Побросали круп, да вяленого мясца, да мучицы чуть - поели неплохо, ложки облизав, спрятали, дали Гришане котелок мыть, как самому младшему и положено. Шильника козлобородого покормили тоже, не звери же. Руки развязав, стерегли зорко, покуда ел. Словно обиделся вдруг, Упадыш-то, куда, говорит, я от вас денусь, нешто в лес, к волкам, на погибель?
"А и в лес! - подумал Олег Иваныч. - Такому волчищу там самое и место..."
Подмораживало, на темном небе зажглись первые звезды, желтые, далекие, мерцающие, ровно глаза волчьи. То и к лучшему - завтра, чай, к обеду полдороги высушит. Да и по солнцу-то ехать - это не по дождю грязь месить куда как веселей да сподручнее.
Нарубив лапника, притушили костер, чтоб не отсвечивал, угли горячие аккуратно в сторонку перетащили - на кострище лежбище устроили теплое, завсегда так ушкуйники в холодных землицах делали. Шкурой медвежьей, специально Олексахой прихваченной, укрылись, сверху лапник - хорошо! Сторожить договорились по очереди. Сначала - Гришаня, потом Олексаха. Олег Иваныч себе третью смену взял - самую-то сонную. Ну их, Гришаню да Олексаху, - молодые еще, да и опыта особого нет. Не то что у Олега Иваныча в РОВД-то на дежурстве, бывало: только на столе (диван сломан был) прикемаришь под утро, как обязательно что-нибудь да случится. Грабеж какой или - еще хуже - кража в квартире многокомнатной, где один протокол осмотра писать - мозоль на пальце натрешь, от ручки шариковой...
Взгрустнулось Олегу Иванычу. Родное РОВД вспомнил, приятеля Кольку Вострикова - интересно, как он там, сняли ли выговорешник за пьянку? Рощина Игорька, как же... Нет, скорее всего, удачно выпростало его тогда с мотоцикла, кажется, прямо в реку. Ну, плавать умеет - выплывет, да и не глубоко там. Вот те, с лесовозом, ушли, видать. Жаль... Впрочем, может, и не ушли - соседи перехватили.