– Ничего,– пригрозила Юля,– он у меня попляшет. Я такое ему устрою!..
– Зачем? – спросил Вадим.
– Чтоб ему было плохо,– повела девочка плечом.
– Зачем? – повторил он.
– А почему я должна спускать?
– Что ты за других переживаешь: как бы кому сделать хуже. Лучше о себе подумай.
– Но если мне хорошо, когда ему плохо? Он еще заплатит – за все!
– Ты что, сильней его,– спросил Вадим,– или умнее? Куда ты лезешь?
– И все равно я ему устрою: ткну харей в собственное дерьмо!..
– Можно быть либо стервой либо дурой,– попытался рассердиться Вадим.– Объединять в себе обеих – накладно. Когда на тебя разогнался бульдозер, разумней убраться с его пути.
– “Разумненький Буратино”,– сказала Юля.– Живешь тихо, не высовываясь, в свое удовольствие. По ночам трахаешь кого захочешь, благо дурочек вокруг полно – стоит по головке погладить да мослами потрясти. Ты – кобель, да? Кобелино!..
– “Ума нет – считай калека”,– заметил он.– Не понимаешь, что заступила на чужую территорию? Твоя свобода кончается возле моего носа!
– Это самая выступающая твоя часть?
– Если не считать груди.
– Но ведь для избранных ты оттопыриваешь еще кое‑что? И как тогда насчет свободы?
– Слушай, солнышко,– заговорил Вадим,– я ведь не обязан перед тобой оправдываться. Потому что, слава богу, у меня хватило ума…– Он заставил себя притормозить, почувствовав, что избыточно многословен, а значит, именно оправдывается.– Короче, тут нет криминала,– решительно сказал он.– Алиса – давняя моя приятельница, а здесь ночует потому…
– Ну понятно! – перебила Юля.– Почему по старой дружбе не перепихнуться разок‑другой? Никому от этого не хуже, а для здоровья полезно. Опять же теплее вдвоем!.. Что, не так? – Она отрывисто засмеялась.– Потрахаться, чайку испить, снова потрахаться, обсудить постановку или передачку, еще раз потрахаться под задушевную беседу – а все это вместе называется встречей друзей, да?
– Теперь ты и вправду меня рассердила,– болезненно улыбаясь, сообщил Вадим.– А делать это не стоило: больше я не стану тебя щадить.
– Сейчас уписаюсь с испугу!..
– Я понимаю, тебе плохо,– продолжал он.– Но ты хоть что‑то сделала, чтоб избежать неприятностей? Либо как‑нибудь их побороть? Ты умеешь только скандалить и ныть. Мечешься от билдеров до воображенцев, вертишь хвостом перед юнцами и стариканами, страдаешь из‑за отсутствия смысла – но кто за тебя станет его добиваться? Даже любить по‑настоящему ты не умеешь: чуть что – лапки кверху. И все вокруг виноваты – только не ты!..
Старый мудрый… дурак, сказал Вадим – уже себе. Что ты несешь? Кто и когда хотел знать о себе “всю правду и ничего кроме”? Кому она вообще нужна?
Однако отступать было поздно. И Юлька уже смотрела на него иначе, хотя спрятаться от ее взгляда хотелось по‑прежнему.
– Ну почему ты такой? – спросила она.
– Собственно, какой?
– Блаженный, что ли. Ты безопасен и надежен, рядом с тобой расслабляешься. Но остальные‑то другие, и каково после тебя возвращаться к ним – ты подумал? Вот если б ты брал под крыло на все время…
– Я бы, может, и брал, да размах крыльев не позволяет,– сказал Вадим.– И пойдет ли это на пользу? Во всяком случае, я никому свое общество не навязываю.
– Это что, предложение убираться?
– Ни в коем разе! – испугался Вадим очередной неловко выстроенной фразы.
– Это что, предложение убираться?
– Ни в коем разе! – испугался Вадим очередной неловко выстроенной фразы. (Сколько раз обжигался!) И что они такие мнительные – слова нельзя сказать, чтоб не извратили! Да еще из всех мыслимых толкований выберут самое для себя оскорбительное и будут стоять на нем вмертвую, сладострастно поворачивая воображаемый нож в воображаемой ране, точно завзятые мазохисты. И все попытки выправить ситуацию будут ее усугублять, словно им вправду доставляет наслаждение себя мучить, а через себя и его – виновного в неуклюжести, но уж никак не в злом умысле.
А девочка уже выбиралась из ванны, разбрызгивая воду.
– Слушай, прекрати! – потребовал Вадим.– Что за детство, в самом деле?
Не отвечая, она наспех обтерлась, выскочила в прихожую и стала вколачивать маленькие ступни в босоножки. На всякий случай Вадим перекрыл вход на кухню, где сушился ее сарафанчик.
Все‑таки придется оправдываться, подумал он, уже готовый смириться. Правда, не с моими талантами этим заниматься, и вины за собой особой не вижу, но куда денешься? Эх, грехи мои, грехи…
Однако Юля не дала ему даже такого эфемерного шанса.
– Я позаимствую твой плащ,– сухо сообщила она, сдергивая с вешалки дождевик.– При случае верну.
– Ты что надумала? – заволновался Вадим.– Эй, ты куда? С ума сошла – там же ночь!..
Молча она устремилась к выходу. Разведя руки, Вадим попытался ее задержать, но Юля попросту отпихнула его в сторону, и конечно, он не решился применить против девчонки силу, хотя мог вздернуть ее за шиворот, точно котенка. А Юля уже исчезла за дверью.
Господи, будет мне покой? – в отчаянии подумал Вадим. Пора и мне в монастырь, как Ларисе,– вот там смогу наконец предаться раздумьям и творчеству. Черт, хоть разорвись!..
Затем бросился вон из квартиры, уже на бегу набрасывая куртку и стараясь не слишком топотать. Конечно, Юли не оказалось ни в коридоре, ни на лестнице – по его прикидкам, сейчас она должна миновать проходную. Потом скорее всего поскачет к шоссе, чтоб остановить машину,– а кто сейчас ездит, кроме блюстов да крутарей? Первых еще можно напугать отцом, но со вторыми придется договариваться – это в лучшем случае, если согласятся на честный обмен. Однако другой маршрут еще хуже: напрямик через одичалый парк, мимо брошенных домов и старого кладбища,– и это при разразившейся грозе, вкупе с дождем и мокрым снегом, под завывание ветра и громыхание молний. Да в хилом плащике на голое тело, почти босиком… бр‑р‑р.
Вадим выбрал второй вариант: уж очень ярко представилась эта картинка – точно видение. Однако через проходную не пошел – зачем высвечиваться? Спустившись до второго этажа, он повернул, как и вчера, к торцевому окну, без шума спрыгнул на мягкий, припущенный свежим снежком грунт и побежал Юле наперерез, еще не видя ее, но чувствуя. Кроме девушки, поблизости никого не было, и даже дома почти уснули.