Что здесь осталось, что родилось и что выросло? Вот и начнем изучать. Я - сверху, ты - снизу.
- Ну, изучим, а дальше?
- Дальше посмотрим, с кем мы.
- Ты уже говорил.
- Я и повторяю. Мы еще не знаем экономики государства, не знаем ни промышленности, ни пролетариата. По-видимому, рассказ Стила не полон. Пролетариат есть, но достаточно ли он вырос, есть ли у него настоящие вожди?
- Сразу видно коммуниста,-замечает Мартин.-Пролетариат, Маркс, капитализм, социализм.
Я-то понимаю Мартина. Отлично все знает, но притворяется. Просто не хочет рисковать. Проводить время с Минни куда интереснее. Но сделать, что нужно, сделает. Поэтому я умолкаю.
- Интересно, где они будут искать серебро и кого обвинят в ограблении?вдруг спрашивает Мартин, круто переменив тему разговора.
- Полиция, кажется, здесь наполовину подкуплена,- говорю я.- Ничего и никого не найдет. Мердока же вообще даже упоминать не будут, не только что обвинять.
- А серебро-то у него в кармане,-ухмыляется Мартин.
- Ты так уверен?
- Зря, что ли, я сидел в комнате с камином. У стены люк в подвал. Его открыли и вносили туда ящики.
- Может быть, ящики с оружием или продовольствием?
- Я узнал их. Те самые, которые грузили с причала в кормовой люк "Гека Финна".
Глава VII
ГОРОД СЕМИДЕСЯТОГО ГОДА
В Вудвилль мы приехали вечером и уехали утром на другой день. С городом как следует и не познакомились. То, что увидели, проезжая по улицам, выглядело чуточку солиднее и побогаче, чем в Сильвервилле: меньше дощатых и бревенчатых хижин, дома в большинстве каменные, из розового туфа, как у нас в Армении: видно, поблизости находятся каменные отложения минеральных вод. Встречались дома, отделанные гранитом и кремовым песчаником, разнообразившие цветовую архитектурную гамму городе. Вывесок было побольше, и показались они нам крупнее, чем в Сильвервилле. Добротно выглядела и гостиница "Веррье-отель" с боковыми крыльями и колоннадой у входа. Ее владелец Гастон Веррье, к которому мы и направлялись по указанию Стила, любезно предоставил нам комнаты в своей огромной квартире, занимавшей весь первый этаж гостиницы. В отличие от Сильвервилля, воспринявшего какие-то черты американского дальнего западе из старых ковбойских фильмов, Вудвилль скорее напоминал городок провинциальной Франции, где-нибудь в Нормандии или Бретани. Веррье, толстенький, разбитной француз с чисто выбритым лицом, сохранившим лишь подстриженные седоватые бачки, владел рыболовными промыслами по берегу реки. Мы видели их: бараки и хижины, опрокинутые лодки на берегу, сети, натянутые на колья. Ему принадлежали и виноградники на склонах холмов, примыкавших к городку с севера. Принял он нас гостеприимно и радушно, познакомил со своим типично французским семейством, приказал отвести наших измученных лошадей на конюшню и угостил обильным и сытным ужином, преимущественно из дичи и рыбы. Запивали его крепким виноградным вином производства торгового дома "Веррье и Компания" и успели узнать, что все "порядочное население" города голосует за популистов.
Утром, простившись с Веррье, Мартин и я уже сидели в купе первого класса железной дороги Вудвилль-Город. Как непохоже было это путешествие на первую нашу поездку в Город пятьдесят лет назад. Тогда запряженный шестеркой битюгов бывший автобус, облупленный и запыленный, не дилижанс, воспетый Андерсеном и Диккенсом, а именно земной автобус с выброшенным из-за отсутствия бензина мотором, рваные, обтрепанные сиденья с торчащими пружинами и несколько запоздавших с загородной прогулки туристов, одетых совсем как наши земные парни и девушки.
Сейчас же роскошный купированный вагон, пассажиры в цветных сюртуках, длинных бархатных и кружевных платьях, толстые свечи в медных подсвечниках, старомодные саквояжи и кофры, завтрак и обед, принесенные вышколенным официантом из вагона-ресторана, и медленно плывущий пейзаж за окном: то лиственный лес, то газон на фермах, то коровы на лугах, то редкие трубы заводов поближе к Городу. Вое это можно было увидеть, наверно, проезжая по Южной Германии или Швейцарии в восьмидесятых годах прошлого века.
До самого вокзального перрона меня не оставляла тревожная мысль, давняя, все время беспокоившая мысль о встрече с Городом. Что живо, что умерло, что изменилось? Не изменилась каменная брусчатка у заставы и утрамбованная сухая глина в примыкающих переулочках - раньше именно отсюда и начинался Город,сохранилась и центральная, немощеная, с рыхлой землей дорожка посреди улицы. По ней, как и раньше, скакали верховые: курьеры, порученцы государственных и частных контор, конные полицейские и просто любители верховой езды. Остались и велорикши, ожидающие пассажиров. А вот конные упряжки изменились. Запряженные лошадьми автомашины без моторов сменили легкие ландо и фиакры, а проще говоря - двухместные и четырехместные кареты и коляски на литых и дутых шинах, как у московских лихачей в дореволюционные годы. Я увидел и конку - легкий, открытый со всех сторон вагон, запряженный четверкой лошадей, тащивших его довольно быстро по врезанным в камень рельсам. Но Город начинался раньше с ободранных автобусов, поставленных на сваи ушедшими на пенсию полицейскими, и нестройным рядом самодельных хижин из пустых бидонов, канистр и ящиков, а сейчас начинался с вокзала. Он был выстроен, вероятно, лет двадцать назад, постарел, облупился и не блистал архитектурными изысками, но для меня он был неким новым явлением, преображавшим въезд на территорию города. Отсюда тянулись длинные серые заборы, почерневшие от дыма и гари приземистые заводские корпуса и высокие каменные трубы, извергавшие в ясное прежде небо облака черной копоти. Ехали мы в открытой коляске с кучером в желтой крылатке и с длинным плетеным бичом, странно напоминающим удочку. И чем глубже проникали мы на территорию Города, едва уловимые как будто изменения становились для меня все ярче и разительнее. На улицах стало просторнее и тише, потом мне объяснили, что по меньшей мере треть городского населения покинула Город в поисках счастья на необжитых землях. Многие любопытные последствия этой миграции я узнал позже, пока же удивляло отсутствие привычной уличной толкотни, памятной мне по-нашим хождениям здесь более полусотни лет назад. Удивляло обилие магазинов и всевозможных частных контор. Выросла и развернулась торговля и торговлишка, как в любом земном городе, куда еще не докатились чудеса супермаркетов и универсамов. Большие магазины и крошечные лавчонки, ларьки и киоски попадались буквально на каждом шагу. Век девятнадцатый путался с двадцатым: в центре, например, высились электрические фонари, гирлянды лампочек украшали входы кинотеатров и кафешантанов - я употребляю именно это слово, потому что увидел его над застекленным входом в дом, по фасаду которого даже днем бежали электрические буквы. Вспоминая Стила, можно было сказать, что этот, видимо, самый модный в Городе кафешантан с мопассановским названием "Фоли-Бержер" имел достаточно средств для того, чтобы позволить себе электрическую рекламу. По когда-то лесистым, а теперь начисто вырубленным горным склонам, продолжавшим город и напоминавшим не то поселок лесорубов из Орегона, не то индейскую резервацию где-нибудь на границе с Канадой, рассыпались в беспорядке улиц и переулков уже не самодельные бревенчатые хижины, а каменные хоромы богачей, окруженные садами с подстриженными клумбами и кустами.