Чуть со стыда не
сгорел.
- Ну и как - нашлись дрова?
- Представь, да. Кажется, получу ставку младшего редактора в литературном
отделе "Русского еврея". И что ценно - не надо каждый день в присутствие
ходить. Забежал разок-другой в неделю, набрал текстов - и домой.
- А что случилось, Стасенька? Почему вдруг обострилась нужда?
- Настал момент такой. Подкопить для будущей жизни. Да неинтересно
рассказывать, Саш.
И все. Намекнет на трудности - но нипочем не скажет, в чем они заключаются.
Одно время, когда эта черта лишь начинала проступать в ней - в первые
месяцы не было ничего подобного - мне казалось, она нарочно. Потом понял,
что иначе не может, в этом она вся. Сознавать то, что жизнь у нее не
малина, я должен, конечно, но знать что-то конкретное мне ни к чему, ведь
все равно я не могу помочь, а она и затруднять меня не хочет, она сама
справится... Иногда мне чудилось, что я падаю с ледяной стены; цепляюсь,
тщусь удержаться, в кровь ломая ногти, и не могу - скользят по полированной
броне.
- Ты зайдешь сегодня?
- Я бы очень хотел.
- Когда?
- Хоть сейчас.
- Замечательно. Только знаешь, у меня к тебе тогда просьба будет, извини.
Тут у меня, как снег на голову, сыплется Януш Квятковский - помнишь, я
рассказывала, редактор из Лодзи. Это не люди, а порождения крокодилов.
Утром звонит и говорит что вылетает. Тут у него дела дня на три в фонде
поддержки западнославянских литератур, так, чем платить за гостиницу, он
мне сообщает, что остановится у меня, и вот мы, старые друзья, наконец-то
как следует повидаемся. В ноябре он был тут проездом, виде, что две
комнаты... Вечером объявится, представляешь?
- С трудом, но представляю.
- Могу я, не могу - даже не осведомился. А мне, в общем, нездоровится, и в
доме шаром покати. Ты не мог бы купить какой-нибудь еды?
- Что за разговор,- сказал я,- конечно. Могла бы так долго не объяснять.
Через часок я отъеду.
- Спасибо, правда! И вот еще что: ключи у тебя с собой?
- Конечно.
- У меня сейчас голова совсем дырявая, поэтому говорю, пока помню - оставь
их, я ему дам а эти три дня. Не сидеть же мне у двери, звонок его
слушать...
- Разумеется,- сказал я.- Жди.
- Целую.
- Взаимно.
Я прошел мимо дежурного, буркнув: "Буду через три часа"; яростно шаркая
каблуками об асфальт, почти подбежал к своему авто. Ключ въехал в стартер
лишь с третьей попытки. Мотор зафырчал, заурчал. Я едва не забыл дать
сигнал поворота. Вывернул на Миллионную, просвистел мимо дворцов, мимо
Марсова Поля, и вписался в плотный поток, бесконечно длинной, членистой
черепахой ползущий по Садовой на юг.
В сущности, эти колесные бензиновые тарахтелки - уже анахронизм.
Давным-давно прорабатываются проекты перевода индивидуального транспорта на
силовую тягу, на манер воздушных кораблей - дорог не надо, бензина не надо,
шума никакого, выхлопа никакого, скорость по любой открытой местности хоть
триста, хоть четыреста верст в час. Но это потребует полного обновления
всего парка - раз, черезвычайно затруднит дорожный контроль - два; к тому
же, автомобильные и путейские воротилы сопротивляются, как триста
спартанцев - три; ну а четыре - нужно по крайней мере впятеро уплотнить
сеть орбитальных гравитаторов. Тоже дорого и хлопотно. А пока суть да дело
- ездим, воняем, пережигаем драгоценную нефть, сочимся сквозь капиллярчики
магистралей.
У Инженерного замка я свернул к Фонтанке и по набережной погнал быстрее.
У Инженерного замка я свернул к Фонтанке и по набережной погнал быстрее.
Насколько я понимал, года четыре назад у нее была вполне безумная любовь с
этим Квятковским. Впрямую она не рассказывала, но по обмолвкам, да и просто
зная ее, можно было догадаться. Две комнаты, надо же! А кроватей? Хотя в
столовой стоит оттоманка... Или она ему постелит на коврике у двери?
Где-то совсем рядом, слева, безумно взвыл клаксон и сразу завизжали
тормоза. Громадная тень автобуса, содрогаясь, нависла над моей фитюлькой и
тут же пропала далеко позади.
Тьфу, черт. Оказывается, я пролетел под красный и даже не заметил. Что
называется, бог спас.
Ладно. Я разозлился на себя. Да кто я такой? Может, у нее сейчас последняя
возможность вернуться к тому, кого она до сих пор любит?
Вообще-то, если я узнавал, что к тому или иному человеку Стася хорошо
относится или, тем более, когда-то его любила, человек этот сразу вырастал
в моих глазах. Даже не видя его ни разу, я начинал к нему относиться
как-то... по-дружески, что-ли; уважать начинал больше. Не знаю, почему.
Наверное, подсознательно срабатывало: ведь не зря она его любила. Наверное,
нечто сродни тому, как сказала в Сагурамо Стася о Лизе и Поле, уж не знаю,
искренне или всего лишь желая мне приятное сделать - о, если б искренне! -
"родные же люди". Просто сейчас я психанул, потому что слишком неожиданно
это свалилось. Слишком я передергался за последние сутки, да и за Стаську
переволновался - то она чуть ли не босая по холодным лужам шлепает, то
ночью не отвечает... да и вообще - отдаляется...
Надо бы почитать на досуге, что этот Квятковский пишет. Есть наверное,
переводы на русский.
Только где он, досуг?
Опубликовал бы он ее, что ли, в Лодзии в своей... да заплатил побольше...
Но на сердце тяжело. Кисло.
Первым делом я заехал в аэропорт и забрал оставшиеся в камере хранения две
аппетитнейшие бутылки марочного "Арагви", которые подарил нам на прощание
Ираклий. Я их отсюда даже не забирал - знал, что нам со Стасей понадобятся.
Вот, понадобилисЬ.
Поехал обратно.
Господи, ну конечно, она несчастлива со мной, ей унизительно, ей редко...
пусть она будет счастлива без меня. Я хочу, чтобы - ей - было - хорошо!
Но на сердце было тяжело.
Ближайшим к ее дому супермаркетом - дурацкое слово, терпеть не могу, а вот
прижилось, и даже русского аналога теперь не подберешь; впрочем, как это
вопрошал, кажется, еще Жуковский: зачем нам иноземное слово "колонна",
когда есть прекрасное русское слово "столб"? - был Торжковский. Я прокатил
под Стасиными окнами, миновал мосты и припарковался.
Я был рад хоть что-то сделать для нее.
Хищно и гордо я катил свою решетчатую тележку по безлюдному лабиринту между
сверкающими прилавками, срывая с них сетки с отборным, дочиста вымытым
полесским картофелем, пакеты с полтавской грудинкой и вырезкой, с
астраханским балыком, банки муромских пикулей и валдайских соленых груздей,
датских маринованных миног и китайских острых приправ, камчатских крабов и
хоккайдских кальмаров, празднично расцвеченные коробки константинопольских
шоколадных наборов и любекских марципанов, солнечные связки мароканских
апельсинов и тяжелые, лиловые гроздья татжикского винограда... Тем, что я
нахватал, можно было пятерых изголодавшихся любовников укормить до
несварения желудка. Ей недели на две хватит. И где-то на дне потока
бессвязных мыслей билось: пусть только попробует отдать мне за это
деньги... вот пусть только попробует.