..
Легко затеряться.
Нет, не об этом я подумал.
Беня, прикусив кончик языка, старательно чертил.
Конечно, скорее всего, мы там никого не застанем. Опасаясь, что мы найдем
Беню раньше и расколем, они, естественно, должны уже слинять давно, ради
чего бы они в этом особняке Мокеева не собирались...
Нет, не то.
Беня поднял на меня виноватые глаза.
- Вы уж поаккуратней,- сказал он.- .то ж малина... опорный пункт,
по-вашему. Сейчас там три, а сейчас - пятеро...
Там оказалось двенадцать. И уйти они ни как не могли - держал товар, о
котором Беня и слыхом не слыхал. В подвале бывшего не опорным, а
перевалочным пунктом дома дожидалась транспорта рекордная партия
героина-сырца для Европы; такую не увезешь в чемодане. Подготовленный канал
с сопровождением, со всеми документами, подстраховками, таможенными
льготами должен был сработать назавтра. Как эти люди проклинали Беню,
втравившего одного из них в дурацкое, пустое и принявшее столь неожиданный
оборот дело! Правда, тюкнутый в темечко особенно не распространялся о том,
как на пустышке купил его Беня - стеснялся выглядеть дураком...
Все это я узнал позднее.
Коль скоро тюкнутый не зарегистрирован ни в одном травмпункте, ни в одной
из больниц города, значит, скорее всего, он в доме - так рассудили мы с
Усольцевым. Дом аккуратно обложили ишеевские оперативники через четверть
часа после того, как Беня начал давать показания. Но Усольцеву не терпелось
пощупать самому. Следить за точкой весь день, два, три казалось ему в
сложившейся ситуации бессмысленным - а вдруг, к тому же, Беня соврал и нет
там никакой малины? - и потому невыносимым. Это было его дело - я
расследовал катастрофу "Цесаревича", покушение на патриарха. Но когда,
сильно на себя раздосадованный за то, что до сих пор и слыхом не слыхал об
активном местном торговце дурью, Усольцев сказал:
- Ну, что же, я вызываю свою группу,- я ответил:
- Я тоже.
- Вам-то зачем, Александр Львович?
От возбуждения и тревоги я стал болтлив не в меру.
- Понимаете... полный дурак я только с женщинами. Что мне скажут - тому и
верю. А тут чудится мне какой-то подвох, а какой - никак не соображу.
Значит, лучше быть поближе к делу.
Начинало смеркаться, когда два авто подъехали к углу Хлебной и Дамского
проспекта, где были сосредоточены почти все лучшие в Ишеевке заманчивые для
женщин магазины, и, не выворачивая на Хлебную, остановились. В дороге мы по
радио успели получить дополнительные сведения: сам Мокеев с семьей уже
неделю как убыл на воды, дома оставив одного управляющего; да два
приехавших откуда-то из Сибири незнатных журналиста снимают у него
мансарду. Круг знакомств у них обширный. С момента установления наблюдения
из дома никто не выходил и в дом не входил; есть ли кто внутри -
неизвестно.
- Держись ко мне поближе на всякий случай,- поправляя кобуру под мышкой,
сказал я Рамилю. Тот механически кивнул, явно не очень-то меня слыша; глаза
горят, щеки горят - первое серьезное дело.
- Ну зачем вам-то рисковать? - полушепотом сказал мне командир группы
"Добро" Игорь Сорокин. И С раскованной прямотой добавил: - Ведь под сорок
уже, реакция не та...
Я только отмахнулся. Меня будто бес какой-то гнал. Амок.
Эта операция была поспешно совершаемой глупостью, от начала и до конца. И
хотя мы взяли всех, в том числе и тюкнутого, в том числе и товар - если бы
не подвернулось "Добро", охранники товара постреляли бы половину десятки
Усольцева, а то и больше.
Сам того не ведая, Беня отправил нас в осиное
гнездо.
И вот, когда мы уже заняли позиции под окнами, и на звонки в дверь никто не
отвечал, а потом управляющий, якобы сонно стал спрашивать, то надо, и
сообщил, что хозяин в отъезде, и честный Усольцев уже помахал у него перед
носом ордером на обыск, и первая пятерка уже вошла в дом, я вдруг понял,
какая мысль, ровно никак не могущий родиться младенец, крутилась и пихалась
пятками у меня в башке.
Это был не Беня.
Со мной разговаривал тот самый дьявол. Тот самый мутантный вирус. Просто
Кисленко, человек порядочный и добрый, не выдержал раздвоения, а преступник
Цын с дьяволом сжился легко; он даже не понял, что одержим. Все побуждения
и повадки дьявола были ему сродни. Но его бред про сокровища рядовых
коммунистов и личную диктатуру патриарха произносили из мрачной бездны те
же уста, которые подсказывали убийце великого князя бред про красный флаг и
про то, что народу нечего жрать.
Я похолодел от жуткой догадки. Идиот, нужно срочно ехать обратно, манежить
Беню до изнеможения; в какой момент его осенило, где, кто находился рядом,
что ели, что пили... И тут в доме началась пальба.
Державший соседнее с моим, угловое окно Рамиль рванулся к крыльцу дома.
Мальчишка, сопляк; товарищам помогать нужно, делая как следует то, что
поручено тебе, а не мечась между тем, что поручено одному, другому,
третьему товарищу... С диким звоном разлетелось окно - не мое, Рамилево - и
из дома вниз выпрыгнул, растопырив руки крестом на фоне темнеющего неба,
вооруженный человек.
Рамиль рванулся обратно. Чуть оскользнулся на росистой траве. Выровнялся
мгновенно, быстрый и сильный, как барс, но такой беззащитно мягкий, почти
жидкий, по сравнению с мертвой твердостью металла, которая - я это
чувствовал, знал всей кожей - то ли уже вытянулась, то ли уже вытягивается
ему навстречу. Я успел выстрелить в ответ, успел размашисто прыгнуть на
Рамиля; успел головой и плечом сшибить его с ног и убрать с той невидимой,
тонкой, как волос, прямой, на которой в эту секунду никак нельзя было
находиться живому.
И еще успел подумать, ужасно глупо: вот что чувствует воздушный шарик,
когда в него тычут горящим окурком. Мир лопнул.
4
Боль была такая...
Боль.
Боль.
Такая боль, что казалось - это из-за нее темно. Из-за нее нельзя
пошевелиться. Если бы не такая боль, пошевелиться было бы можно.
Особенно больно было дышать.
Опять бился в темноте под опущенными, намертво приросшими к глазным яблокам
безголовый гусь; он не мог даже пискнуть, даже намекнуть, как ему плохо,
больно и страшно - и лишь бессильно хлопал широкими крыльями по земле, чуть
подпрыгивая при каждом хлопке; но о том, чтобы улететь с этого ужасного,
залитого его кровью пятачка, и речи быть не могло.
Кажется, я маленький и больной. Инфлюэнца? Ветрянка? Не помню...
Температура, это точно. Очень высокая температура. И боль. Но мама рядом.
Это я чувствую даже в темноте. Она - рядом,и что-то шепчет ласково. Значит,
все будет хорошо. Я поправлюсь. Надо только потерпеть, переждать. Маменька,
так больно мне... дай попить... не могу дышать, сними с меня камень.
Хлоп-хлоп крыльями...
Хлоп-хлоп веками. В первое мгновение свет показался непереносимо ярким.
В палате едва тлел синий ночник. Я был распластан; капельница - в сгиб
локтя, кислородная трубочка прилеплена пластырем к верхней губе. Это из нее
веет прямо в ноздрю свежим - так, что может дышать, почти не дыша. Рядом не
мама - Лиза.