Но, по совести сказать, так ли уж это важно?
- Важно было бы установить для начала, что за мина, чье производство,
например.
- Вот вы и займитесь... Ох, что ж я, олух старый! - вдруг встрепенулся он.
Размахивая пачкой, словно дополнительны плавником-ускорителем, он чуть ли
не вприпрыжку вернулся к столу, поднял трубку одного из телефонов и шустро
нащелкал трехзначный номер. Внутренний, значит.
- Ламсдорф беспокоит, как велели,-пробубнил он виновато,- Да, прибыл наш
князь, уж минут двадцать тому. Ввожу помаленьку. Так точно, ждем.
Положил трубку и вздохнул с облегчением.
- Ну, что еще с этим... Взорвались уже на подлете, неподалеку от Лодейного
Поля их пораскидало. Минут через шесть должны были от тяги отцепляться и
переходить на аэродинамику... Так что с элеронами, или с чем там вы хотели
- не проходит, Александр Львович. С другой стороны - в Тюратаме уже тоже
чуток надыбали. С момента предполетной техпроверки и до момента взлета -
это промежуток минут в двадцать - к кораблю теоретически имели доступ
четыре человека. Все - аэродромные техники, народ не случайный. Один отпал
сразу - теоретически доступ он имел, но возможностью этой, так сказать, не
воспользовался - работал в другом месте. Это подтверждено сразу пятью
свидетелями. Все утро он долизывал после капремнта местную поисковую
авиетку. Что же касается до трех остальных...
Мягко открылась дверь в конце кабинета. Не та, через которую впустили меня.
Вошел невысокий, очень прямо держащийся, очень бледный человек в
партикулярном, траурном; в глубине его глаз леденела молчаливая боль. Я
вскочил, попытался щелкнуть каблуками хлюпающих туфель. До слез было стыдно
за свое разухабистое курортное платье.
- Здравствуйте, князь.- тихо сказал вошедший, протягивая мне руку. Я
осторожно пожал. Сердце заходилось от страдания.
- Государь,- проговорил я,- сегодня вместе с вами в трауре вся Россия.
- Это потеря для всей России, не только для меня,- прозвучал негромкий
ответ.- Алекс был талантливый и добрый мальчик, ваш тезка, князь...
- Да, государь,- только и нашелся ответить я.
- Иван Вольфович,- произнес император, чуть оборотясь к Ламсдорфу,- вы
позволите нам с Александром Львовичем уединиться на полчаса?
- Разумеется, ваше величество. Мне выйти?
- Пустое,- император чуть улыбнулся одними губами. Глаза все равно
оставались, как у побитой собаки.- Мы воспользуемся вашей запазушной
приемной.- и он сделал мне приглашающий жест к двери, в которую вошел
минуту назад.
Там произошла заминка; он пропустил меня вперед - я, растерявшись, едва не
споткнулся. Он мягко взял меня за локоть и настойчиво протолкнул в дверь
первым.
В этой комнате я никогда не бывал. Она оказалась небольшой - скорее
чуланчик, нежели комната; смутно мерцали вдоль стен застекленные стеллажи с
книгами; в дальнем т скрытого гардинами, сотрясаемого ливнем окна углу
стоял низкий круглый столик с двумя мягкими креслами и сиротливой,
девственно чистой пепельницей посредине. Торшер, задумчиво наклонив над
столиком тяжелый абажур, бросал вниз желтый сноп укромного света. Император
занял одно из кресел, жестом предложил мне сесть в другое. Помолчал,
собираясь с мыслями. Достал из брючного кармана массивный серебряный
портсигар, открыл и протянул мне.
- Курите, князь, прошу.
- Курить не хотелось, но отказаться было бы бестактным. Я взял, он тоже
взял; спрятав портсигар, предложил мне огня. Закурил сам. Пальцы у него
слегка дрожали. Придвинул пепельницу - ко мне ближе, чем к себе.
- Хороша ли княгиня Елизавета Николаевна? - вдруг спросил он.
- Благодарю, государь, слава богу.#$Слово "Бог" произносят с большой буквы
истинно верующие, и с маленькой - те, у кого это лишь привычное присловье,
наравне с "например", "елки-палки" или "мать чесна". (прим. авт.)$#
- А дочь... Поля, если не ошибаюсь?
- Не ошибаетесь, государь. Я благополучен.
- Вы еще не известили их о своем возвращении из Тифлиса?
- Не успел, государь.
- Возможно, пока еще и не следует на всякий случай... А! - с досадой на
самого себя он взмахнул рукой с сигаретой и оборвал фразу.- Не мое это
дело. Как лучше обеспечить успех думаете вы, профессионалы,- помолчал.- Я
предложил, чтобы вы, князь, возглавили следствие, по некоторым сображениям,
их я раскрою чуть позже. А пока что...
Он глубоко затянулся, задумчиво глядя мне в лицо выпуклыми, тоскующими
глазами. Сквозь конус света над столиком, сонно переливая формы,
путешествовали дымные амебы.
- Скажите князь. Ведь вы коммунист?
- Имею честь, государь.
- Дает ли вам ваша вера удовлетворение?
- Да.
- Дает ли она вам силы жить?
- Дает, государь.
- Как вы относитесь к другим конфессиям?
- С максимальной доброжелательностью. Мы полагаем, что без веры в какую-то
высшую по отношению к собственной персоне ценность человек еще не
заслуживает имени человека, он всего лишь черезвычайно хитрое и очень
прожорливое животное. Более того, чем многочисленнее веры - тем
разнообразнее и богаче творческая палитра Человечества. Другое дело - как
эта высшая ценность влияет на их поведение. Если вера в своего бога, в свой
народ, в свой коммунизм или во что-либо еще возвышает тебя, дает силы от
души дарить и прощать - да будет славен твой бог, твой народ, твой
коммунизм. Если же вера так унижает тебя, что заставляет насиловать и
отнимать - грош цена твоему богу, твоему народу, твоему коммунизму.
- Что ж, достойно. Не затруднит ли вас в двух словах рассказать мне, в чем,
собственно, состоит ваше учение?
Вот уж к этому я никак не был готов. Пришлось всерьез присосаться к
сигарете, потом неторопливо стряхнуть в пепельницу белоснежный пепел.
- Государь, я не теоретик, не схоласт...
- Вы отменный работник и безусловно преданный России человек - этого
довольно. Разглагольствования богословов меня всегда очень мало
интересовали, вне зависимости от их конфессиальной принадлежности.
Теоретизировать можно долго, если теория - твой удел; но в каждодневном
биении сердца любая вера сводится к нескольким простым и самым главным
словам. Я слушаю, князь.
Я еще помедлил, подбирая слова. Он смотрел ободряюще.
- У всех стадных животных, государь, существуют определенные нормы
поведения, направленные на непричинение неоправданного вреда друг другу и
на элементарное объединение усилий в совместных действиях. Нормы эти
возникают вполне стихийно - так срабатывает в коллективе инстинкт
самосохранения. Человеческая этика, в любой из ее разновидностей, является
не более чем очередной стадией усложнения этих норм ровно в той мере, в
какой человек является очередной стадией усложнения животного мира. Однако
индивидуалистический, амбициозный рассудок, возникший у человека волею
природы, встал у этих норм на пути. Оттого-то и потребовалось подпирать их
разнообразными выдуманными сакральными авторитетами, лежащими как бы вне
вида Хомо Сапиенс, как бы выше его. И тем не менее, сколь бы ни был
авторитетен тот или иной божественный источник призывов к добру и
состраданию, всегда находились люди, для которых призывы эти были пустым
звуком, ритуальной игрой.