— С наступающим, шеф, — сказал я и вышел, осторожно прикрыв дверь.
Когда спустя шесть дней я не вышел на работу, Сотников позвонил мне домой.
— Почему тебя нет? — спросил он. — Заболел?
— Взял больничный, — сказал я. — В последний день перед выходом простыл под дождем... Отлеживаюсь.
Он покряхтел в трубку.
— Все упорствуешь?
— Плохо слышно, — сказал я. — Линия барахлит.
И повесил трубку.
У Димки заканчивались каникулы, Ольга работала. Они оба очень тревожились на мой счет, еще бы: целыми днями муж и отец лежит в постели, уставясь в одну точку, отвечает односложно. При этом — никаких видимых симптомов болезни...
А я... Я обдумывал свое решение.
Никакого врача я, конечно, не вызывал и два дня спустя после звонка шефа приехал в банк.
— Разрешите?
Виктор Владимирович сидел за столом и что-то быстро писал. Меня волной накрылодежа-вю:такой душной и страшной, что я покачнулся.
Он отложил ручку и сделал радушный приглашающий жест:
— Заходи! Как ты? Поправился?
Я подошел к его столу, вынул из папки заявление и положил его на стол перед Папой. Он секунду в потрясении смотрел на бумагу и выдохнул:
— Ну дурак...
— Что-то новое в вашем лексиконе, — сказал я насмешливо.
— Ты хоть представляешь, что творишь?! — с еле сдерживаемой яростью прошипел он. — Ты хоть представляешь, какие перспективы и блага тебя ожидали?! Как ты меня перед правлением этой своей писулькой подставляешь?! Ну-ка, забирай немедленно! Извинись — и забудем!
— Восемь дней, — сказал я, глядя ему в глаза. — Я обдумывал этот шаг восемь дней. Каждый час, каждую минуту...
— Идиот!!! — заорал он, перестав себя контролировать, вскакивая и багровея. — Сейчас, когда все трудное позади!!! Ты об этом пожалеешь!!!
— Я тебе не кролик, — сказал я, наклоняясь к нему. — И не мышь. Надо мной поставили эксперимент. На мне обкатали эту вашу хрень... Аппаратура не была проверена. Могло случиться все, что угодно. Ты видел — у меня чуть не «снесло крышу»! Да что там... У меня ее почти снесло.
Меня переполняла ненависть к этому холеному ублюдку... Но я сдержался.
У самой двери я обернулся. Его красное лицо было яростным... и жалким. Он уже думал о том, как станет оправдываться перед правлением. Он уже дрожал за свою шкуру.
— Тебе никто, — отчетливо сказал я, — не давал права распоряжаться судьбами людей. Ни тебе, ни тем толстосумам, которые над тобой. Которые дают добро на бесчеловечные эксперименты. Надо мной поставили эксперимент, не спросив моего согласия... А я этого не люблю.
Эпилог
— Знаешь, ты заканчивай на меня так смотреть, — сказал Вася. — Меня это беспокоит. Хочешь спросить о чем-то — спроси. А смотреть не надо. Я начинаю подозревать, что ты... того...
— Извини. — Я в четвертый раз дал себе команду расслабиться и постаратьсязабыть.
Но забыть было трудно.
Я сказал Ольге, что увольняюсь из банка. Она отреагировала довольно сдержанно, хотя и видел, что в душе она пережила бурю эмоций. «Надеюсь, ты все взвесил и постараешься не совершить ошибки, — сказала она. — Я тебе доверяю. Я на твоей стороне. Мы союзники». О причинах ухода с работы она не спрашивала, да я никогда бы и не рассказал. И дело не в Договоре. Рассказать — означает сновапережить.А я не хотел.
Каждое утро я начинал с того, что убеждал себя: все случившееся не более, чем тест. И никак не мог убедить себя в этом.
Я позвонил Гансу в Москву и сказал, что остался без работы. Почему именно ему? Наверное, интуитивно. «Приезжай, — сказал он, — поговорим».
На другой день мы нос к носу столкнулись на улице с Васей Бухло, разговорились — он обмолвился, что едет в Москву по делам. Возьмешь меня? — спросил я его. О чем разговор, ответил он, конечно...
О журналисте Алексее Мочильском я осторожно поинтересовался сразу, как только мы отъехали от моего дома.
С озадаченным видом он пожал плечами. «Первый раз слышу...» В его тоне мне послышалась фальшь, но вопросов я больше не задавал и только посматривал, проверяя: настоящий ли это Алибабаич, или фантом, призрак... Выглядел настоящим.
— Я пробуду в Москве три дня, — сказал Вася, когда мы остановились у дома на улице Бориса Галушкина, где жил Ганс. — Звони мне на мобилу, я тебя заберу...
Владик Гансовский имел редкое отчество Эдмундович, от которого очень страдал в юные годы. Как только не дразнили его недоброжелатели (да и мы, грешные — за глаза): и «Эдмундохович», и «Мудыч»... В семнадцать лет он сбежал в. Москву, окончил авиационный, защитил кандидатскую (умница! светлая голова!), несколько последних лет, как мне было известно, работал над докторской... Правда, занятиям наукой всегда стойко мешает бизнес, и Владик — не исключение. Он — вице-президент успешной авиакомпании «Русь», имеющей внушительный парк воздушных машин и много лет сотрудничающей с международным аэропортом Домодедово.
— Пойдешь ко мне на безопасность? — спросил Ганс. — Ну, по первости чемодан денег не обещаю, но «полторашку» положу. Для Москвы нормально, жить можно. Квартиру, пока не оперишься, отдам родительскую, тут недалеко, на Ракетном. Маленькая, конечно, халупа-распашонка, но двушка. Денег за нее брать не буду. Может, кое-что захочешь привести в ней в порядок... Тём, это пока единственное, что могу предложить «навскидку»... Поработаешь, осмотришься... Не понравится — вернешься. Понравится — перевезешь своих. Место перспективное и хлебное. Будешьработать— будешьзарабатывать.Так сейчас везде. Нашему начальнику эс-бэ нужен толковый зам.
— А начальник, он...
— Во мужик! — Владик выставил большой палец. — Отвечаю!
Знаем мы этих «во мужиков», подумал я...
И согласился.
Следующей весной я перевез в Москву жену и сына, а летом мы приехали в наш город в отпуск: отдохнуть и попытаться уговорить маму уехать с нами. В скором времени я планировал обзавестись в столице собственным жильем.
Суббота выдалась жаркой, и мы втроем отправились на озера.
... — Дима, далеко не заплывай! — с легкой ленцой крикнула Ольга. — Купайся у берега!
И перевернулась на живот.
— Нужно было лететь в Египет, — сказал я. — Может, еще успеем?
— Там сейчас самое пекло, — невнятно сказала она, — изжаримся. Сгоняем осенью, в октябре. Бархатный сезон. У тебя сколько от отпуска остается?
— Неделя.
— В самый раз. Натри мне, пожалуйста, спину кремом, боюсь сгореть...
— С наслаждением! — Я достал из сумки бутылочку «Амбр-солер» и кинул взгляд в сторону берега.
Вон Димка, резвится в пацанами... А у самой воды, спиной ко мне, сидел мальчик. В синих плавочках, едва тронутая загаром кожа, ручки-веточки... Он сидел на врытом в песок большом валуне, поджав одну ногу, и смотрел на воду.
Я узнал бы его из десяти тысяч. А может, из миллиона. Даже со спины.
— Я сейчас, — сказал я Ольге, бросил бутылочку на покрывало рядом с ней и пошел к берегу.
— Привет, — сказал я мальчику, опускаясь на песок рядом с валуном.
Он повернул голову.
Ну конечно: это Митька.
— Привет, — сказал он и улыбнулся.
— Ты Митя, верно? — спросил я. Он озадаченно кивнул. — А я — дядя Артем. Будем знакомы — я протянул руку. Он с заминкой вложил в нее свою ладошку, узенькую, и я легонько ее пожал.
— Вы откуда меня знаете? — спросил он.
— Так получилось. Я еще немного про тебя знаю. Например, что тебе нравится кино «Ночной дозор», но не очень симпатичен Антон Городецкий в исполнении Хабенского.
— Да-а... — удивленно протянул он. — А мы разве с вами встречались?..
— Встречались, — убежденно сказал я. — Весной, в прошлом году. Просто ты забыл.