И Ленин говорил: нельзя терять бдительность, никогда и ни за что. И Сталин говорил: контрреволюция поднимает голову, она пытается разрушить наш труд, нашу свободную Родину. А ты не знала, ты не догадывалась. Кто же виноват? Кто виноват?
- Я, - призна?тся Катя. Она начинает немного дрожать. - Я виновата.
Следователь порывисто вста?т, выходит из-за стола и останавливается прямо перед Катей, глядя на не? сверху вниз.
- Хорошо, что ты это понимаешь. То, что произошло в детском доме, вчера это тоже контрреволюция. Это ты понимаешь?
- Да.
- И ты снова ни о ч?м не догадывалась, ничего не знала? Догадывалась? Или знала? Знала? Отвечай!
- Нет, - тихо отвечает Катя, не решаясь взглянуть следователю в лицо. Она чувствует, как горло и губы уже начинают под?ргивать сл?зы.
- И не думала даже? Неужели даже не думала? - спокойно и ясно выговаривает сухощавый, наклоняясь к ней и берясь руками за спинку стула. От его дыхания и одежды сильно пахнет никотином. - Думала? - и он встряхивает руками стул вместе с сидящей на н?м девочкой.
- Не думала.
- Значит ты снова ничего не замечала. Это что, совпадение? Это случайность? Если что-то происходит дважды, это не похоже на совпадение. А на что? На что это похоже? Отвечай! - Катю снова встряхивает, и она начинает беззвучно плакать, по щеке сползает слезинка.
- Я не знаю, - еле выговаривает она.
- А я знаю, - говорит мужчина. - Это похоже на то, что ты специально не замечаешь, специально молчишь. Ведь ты же знала, что Ломов - это контрреволюция. Знала? Только не врать!
- Знала, - после некоторой паузы произносит Катя.
- Так, хорошо. Тогда расскажи, что ты знала. Вс? расскажи, и если ты вс? расскажешь честно, тебя не накажут.
- Он краткости всегда хотел, и говорил что законы нам не нужны, главное понимание. И ещ? он по ночам к Саше ходил, и ложился на не?, а она терпела, потому что он бывший революционный матрос. А когда он на не? ложился, он ей делал больно, вот он любил ей делать больно, а потом он е? вообще забил до смерти.
- Это вс??
- Вс?. Честное пионерское, - Катя подняла мокрые глаза и посмотрела на следователя. Честное пионерское слово придало ей немного смелости.
- Так, хорошо. А старик, который повесился, Никанор Крапин, он был с ним в сговоре?
- Не знаю.
- Опять увиливаешь? Юлить начинаешь? "Не знаю"! Это что за ответ? Это пионерский ответ? - следователь приближает лицо к Катиному и мелкие брызги его слюны попадают ей на щ?ки.
- Они вообще не разговаривали, здоровались только, - отвечает Катя, снова опуская глаза.
- В глаза мне смотри! - ж?стко требует следователь. - Значит, ты утверждаешь, что Крапин не был предателем?
- Я не знаю, - Катя поднимает глаза и жмурится от его хрипловатого голоса, который бь?т ей прямо в зрачки.
- А от чего же он удавился?
- Не знаю. Все ждали, что он на урок прид?т, никто не думал, что он уже умер.
- А я знаю, отчего он удавился. Он был в сговоре с Ломовым, но в последний момент испугался и удавился, потому что боялся Ломова, и советской власти, которая таким как он скорый конец готовит, тоже боялся. Мужества в его жалкой душонке никакого не было, да и какое мужество может быть у старого козла, одураченного буржуазными идеологиями? Мы ещ? разбер?мся, кто им позволил в детском доме детей учить. Старик был прихвостень реакции, с ним ясно, а Ломов - действительно бывший красный матрос, хоть и не пролетарий, но сила, в прошлом примкнувшая к революции, замаскировавшаяся, затаившаяся в е? среде, чтобы потом нанести свой коварный удар. А ты молчала об этой кровавой банде, ты допустила их до открытого вредительства, и поэтому тебя можно считать пособницей. У твоей подруги Веры Вышкиной найден растительный наркотик сухой консистенции, и она призналась, что ты употребляла его вместе с ней. Это правда?
- Я не понимаю.
- Траву курила с Вышкиной?
- Да.
- Так, хорошо. Кто ещ? курил?
- Никто, только мы вдво?м.
- Значит так, Котова. Тебя переведут в интернат, где живут малолетние воровки, вредительницы и другие дети, которые хотят вырасти паразитами и обузой нашей советской стране. Но там из тебя, и из всех их сделают людей. Воронин! Девчонку накормить, поместить в изолятор, завтра утром чтоб Прошкин отв?з в интернат.
- Слушаюсь! - отвечает разлаженный молодой голос за Катиной спиной.
- Давай, Котова, двигай, - обращается к ней сухощавый и неожиданно с улыбкой коротко хватает Катю рукой в живот. Кате больно, но она только сжимает губы, боясь вскрикнуть.
Кормят е? горячей овсяной кашей и куском хлеба, Катя не хочет есть, но съедает вс?, не от голода, а от страха перед новым поворотом своей жизни. Детский дом казался ей пугающим приключением, а то, что теперь впереди т?мное здание с зареш?ченными окошками, глухой внутренний дворик, засыпанный снегом, обсыпавшиеся, ж?лтые стены - так представляла она себе интернат, потому что такой была старая тюрьма, которую она видела в Москве. Неужели она теперь будет жить в тюрьме? Л?жа на ж?сткой койке в маленькой комнатке с единственным окошком в верхней части двери, Катя не спит и думает о судьбе. Она ведь не воровала, не хулиганила, никого не обижала, она ведь любила Сталина, Ленина и Мировую Революцию, она ведь мечтала о светлом будущем и была пионеркой, работала на субботниках, выпускала стенгазету, ходила по дворам с агитационными плакатами, помогала после занятий отстающим и сама училась хорошо. Может быть, во вс?м виноваты родители, предавшие Родину и Сталина, не хотевшие жить светло и счастливо в сияющей днями и ночами электрическим светом Москве, не хотевшие честно работать на благо народа, затянутые чудовищным водоворотом зла, околдованные, потому что не может же человек просто так взять и стать злым, когда все знают - это плохо, это гадко и противно - быть злым, это никому не нужно, и никто не хочет стать таким, и если ты вс? равно становишься значит уже не думаешь, не понимаешь ничего, и потому Катя представляла себе врагов народа людьми, невидяще смотрящими перед собой, в полусне совершающими свои преступления, иногда они должны просыпаться, хоть на мгновение, и тогда весь ужас должен становиться перед ними, прежде чем сознание снова погрузится в бездну, они должны плакать тогда, и глаза их должны означать живую боль. Страшная сила зла потому может жить только извне и сама решать, в ком ей проснуться, это болезнь, от которой лечение долго и мучительно: десять лет тюрьмы, двадцать лет тюрьмы, и Катя слышала, что многие люди, даже бывшие коммунисты, отсидев несколько лет и вроде бы исправившись, потом снова брались за старое, так велика была мощь вражеской силы в их сердцах, раз она могла проснуться вновь, полностью подавить железную волю коммуниста, погасить горящий в его груди огонь и заставить его служить делу тьмы, хотеть, чтобы в мире голодали дети и умирали бедняки. Но в самой себе Катя не замечала той страшной апатии, что неизбежно сопутствует человеку, ставшему послушной куклой зла, в себе она знала, что хорошо, а что плохо, значит, она не больна, е? ещ? не околдовало, однако если лечение уже началось, стало быть семена болезни уже внутри, ей их не увидеть, а энкаведисты, постоянно сражающиеся со скверной, уже почуяли зло и гадость в е? детской душе. Катя прижимает ладонь к сердцу, которое бь?тся сейчас довольно сильно, и понимает, что проступками е? были классовая слепота и ложь, а лгала она как другим, так и самой себе.