Катя смотрит налево, на т?мный прямоугольник наглухо закрытых ворот, зачем-то отирая воду с лица. Многие окна уже снаружи задраены одеялами, закрывающими ст?кла, отчего дом выглядит пугающе, на шесте над крыльцом вместо красного флага висит мокрый ч?рный ватник, м?ртвый, как пугало. Катя поворачивается и тоже начинает бежать, чтобы не остаться здесь одной. Они знают место, где под стеной можно пролезть, этот лаз выкопали летом мальчишки, когда играли в гражданскую войну. Капли противно колют Катино лицо на бегу, один раз она поскальзывается на мокрой траве и чуть не падает. В яме под стеной собралась вода, но приходится туда лезть, впрочем, Катя уже такая мокрая, что спокойно ложится в грязь и полз?т без отвращения, отворачивая только лицо от толкающихся впереди сапог Веры, которые бросают ей навстречу крупные брызги, полные хрустящего на зубах песка. Дальше они бегут степью, в темноте, сквозь намокшие заросли травы, с не? вода заливается им в сапоги и хлюпает, пропитав уже носки. На дороге - лужи и грязь, здесь приходится падать, стараясь только не вывихнуть ногу, вся одежда уже в грязи, а кроме того Кате вс? время чудится преследование свирепого в своей неистовой классовой ненависти Ломова, вооруж?нного молотком как типичным оружием пролетария, Ломов должен бежать быстро, от могучей силы в ногах, протаптывая грязь дороги сапогами до вечной, никогда не намокающей тверди. Иногда Кате кажется, будто она слышит уже сзади тяж?лый, чавкающий его топот, и она тогда собирает последние силы и ещ? быстрее устремляется впер?д, падает, вста?т и снова бросается в темноту, временами она даже перегоняет Веру, потому что та падает, и падая едет на коленях дальше по грязи, и давно уже никто не думает о том, чтобы не испачкаться.
Когда они видят впереди свет строительного городка, то идут к нему шагом, потому что сил у них почти уже не осталось. Рабочие не вышли на ночную смену, отвращ?нные неуютностью холодной сырости, падающей сплошной стеной с небес. Их воля подавлена в сонном тепле лежанок, закрытых от дождя, и они превратились в человеческих животных, сомкнувших усталые глаза перед царствием темноты, так что Катя даже пугается, уж не установил ли Ломов повсюду свою ч?рную, совиную власть. И когда на стук их кулаков и локтей отворяется дверь пошарпанного степной непогодой домишки, освещ?нного электрической лампочкой, перед которой вс? сыпется и сыпется на свету косая водяная крупа, Катя что есть силы кричит в лицо согнувшемуся под притолокой человеку:
- Вы что, силу воли своей забыли, товарищи? Почему не работаете?
- Камень не клеится в такой дождь, товарищ пионерка, - рассудительно улыбается рабочий. - Как только клеиться станет, так десять норм положим. А что прибежали-то в такую воду? - он обеспокоено смотрит на задыхающуюся Веру, прижавшуюся лбом к рукам, а руками к деревянной стене, по бледному электрическому лицу е? стекают капли.
- Контрреволюция, - тяжело и хрипло произносит она. - Ломов вечную ночь сделать хочет. Окна одеялами затыкает. Помогите, товарищи.
- Ватник вместо флага повесил, - добавляет Катя. - Часы молотком истребляет. Т?тю Клару в подпол посадил.
Девочкам выдают по куску непромокаемой материи для защиты от дождя, и бригада рабочих в составе девяти человек отправляется с ними в степь, чтобы освободить детский дом, ставший временно бастионом контрреволюции.
Они разбивают ломами запертые ворота, врываются в здание и ищут повсюду товарища Ломова, но находят только перепуганных детей, сидящих на своих кроватях, и злую Клару, измолотившую себе руки до синяков о дверь темницы, они срывают с окон одеяла, выламывают запертые повсюду на ключ двери, и за самой последней дверью, комнатой Никанора Филипповича, таится в темноте лютый враг, он бросается впер?д с р?вом бешеной дикой свиньи, он бь?т молотком человеческие головы, и показывает тем самым сво? истинное кровожадное контрреволюционное лицо. Ломова сбивают с ног и с хрустом и чавканьем бьют ломами, сверху вниз, будто пробивают во льду прорубь, ему раскалываю кости и он неистово хрипит, а потом переста?т. Кто-то зажигает фонарь, на кровати лежит труп Никанора Филипповича в пижаме, с пов?рнутой набок головой, глаза его прикрыты, но рот некрасиво разинут и язык вывалился наружу, такой синий и противный, белые волосы взъерошены, как у мокрого воробья, худые босые ноги вытянуты кривыми пальцами в сторону стены, и на них лежит животом Саша, руки Саши лежат вдоль тела, голова утыкается в бель?, голые раздвинутые ноги падают на пол, платье Саши задрано, а трусы и колготки разорваны пополам.
На следующий день в детдом приезжают люди в военной форме, они ходят по всем комнатам и вс? осматривают, даже заглядывают под кровати, снимают портрет Ленина в красном уголке, словно ищут за ним дверь в неведомый мир, а портрет Сталина не снимают, потому что за ним никакой вредной двери быть не может, наконец т?тю Клару и Катю с Верой увозят на машине в город, чтобы допрашивать как свидетельниц. Там они попадают в большое здание, построенное из светлого камня, в котором так чисто и сухо, что вчерашний дождь кажется явлением потусторонним, Катю приглашают в кабинет, где пахнет мебельным деревом и чернилами, она садится на стул, стесняясь своих грязных колгот и каз?нной курточки, заляпанной присохшей грязью, напротив не? за столом сидит сухощавый мужчина с прокуренным лицом, он листает какие-то бумаги и неподвижно всматривается в них, быстро двигая маслиновыми глазами, у которых ж?лтые белки, перед ним стоит стакан в витом железном подстаканнике, и в стакане - дымящийся светлый чай.
- Котова, Катерина? - вдруг говорит он, не отрываясь от своего занятия, словно обращается не к Кате, а к кому-то ещ?, кто есть в комнате, но кого Катя не может видеть.
- Да, - соглашается Катя. - А откуда вы знаете?
- Мы вс? знаем, - машинально говорит мужчина, продолжая перелистывать бумаги.
Катя осматривает свои ноги, обнаруживает, что колготки на левой не так порваны, как на правой, где зияет крупная дыра, и прячет правую голень за левую. Потом она вед?т глазами по стене, по портрету Дзержинского, по пятнышку обсыпавшейся краски, к окну, где на белом подоконнике стоят горшки с сухими маргаритками. За стеклом на окне толстая клетчатая реш?тка, за ней движутся размазанные фигурки людей на той стороне улицы, стоят пыльные дома, но никаких звуков в кабинете не слышно, потому что все окна и форточки затворены.
- Родители твои, Катерина, враги народа, - монотонно произносит мужчина за столом, вслепую поднимая стакан с чаем и отпивая глоток.
Катя ?жится и виновато пожимает плечами.
- Ты их осуждаешь?
- Конечно, - отвечает Катя. - Я только после пионерлагеря узнала, что они вредители.
- А если бы узнала раньше, что бы ты сделала?
- Пошла бы в милицию и рассказала.
- Молодец. И не жалко тебе было бы папу и маму?
- Что их жалеть, если они враги. Врагов нельзя жалеть. И потом я не виновата, что они мои родители.
- А раньше ты их любила?
- Раньше... может быть. Я ведь не знала, - неуверенно отвечает Катя.
- А как же ты, Катерина, не знала, что твои родители, с которыми ты столько вместе жила, предатели, сволочи и враги советского народа? Ты всю жизнь жида вместе с этими подонками и не знала? Или ты догадывалась? Догадывалась? - мужчина поднимает свои страшные ч?рные глаза и смотрит на Катю в упор.
Катя мотает головой.
- А? Догадывалась? Отвечай!
- Нет, - робко говорит Катя.
- Нет. Не догадывалась. А ведь тебя и в школе учили, чтобы ты была бдительной.