Рядом с железными воротами есть запертая калитка, а за ней сторожевая будка, где жив?т клыкастый пролетарский старик, греющий железный чайник и глядящий на Катю с ненавистью, как на проклятого барона Врангеля. Прошкин проходит сквозь будку во вторую дверь, оставляя Катю стоять в гостях у старика, который подходит к ней и выпускает в лицо ядовитый махорочный дым изо рта. Катя морщится и зажмуривает глаза.
- Ишь ты, гнида, - гадко сипит старик, закрывая один глаз. - Не нравится?
Он резко и с ловкостью цапает Катю тв?рдыми пальцами за щ?ку. Она отворачивается от боли, прижимаясь к стене.
- Гляди ты, какая цаца! - удивляется старик и щипает Катю в попку, его цепкие пальцы, как гусиный клюв, продавливают всю Катину одежду. Политическая!
Старик снова щипает Катю, чтобы дождаться, пока она пискнет, но Катя не изда?т ни звука, она только сжимает зубы и уворачивается от пальцев старика. Тот плю?т на пол и смотрит на не?, прижатую к стене, а потом ид?т наливать себе горячую воду, потому что без горячей воды у старика, как у лягушки, не ид?т уже от осеннего холода кровь в теле. Прошкин возвращается с русой, стриженой женщиной лет сорока, одетой в военное платье из гражданской материи, женщина бер?т своей сильной рукой Катю за плечо, разворачивает е? к себе лицом, и осматривает.
- Меня зовут Ольга Матвеевна, - говорит женщина Кате. - Любое мо? слово для тебя - приказ. Ясно?
- Ясно, - отвечает Катя.
- Личные вещи есть?
- Нет у не? личных вещей, - замечает Прошкин. - Детдомовская она.
- Очень хорошо. Вы свободны, товарищ Прошкин. Привет товарищам из НКВД. А ты следуй за мной.
Катя следует. Они выходят во двор, покрытый простой песочной грязью. Посреди территории интерната стоит кирпичное здание высотой в два этажа, но этаж в н?м, как потом узна?т Катя, всего один, первый, а окна находятся на высоте второго. Возле здания стоят длинные одноэтажные постройки без всяких окон, их четыре, рядом с первой торчит из грязи деревянный сортир.
- Это бараки, ты будешь жить во втором по сч?ту, - говорит Ольга Матвеевна. - За бараками - столовая и прачечная, сейчас мы пойд?м туда, тебе выдадут одежду, а сапоги у тебя, кажется, и так в порядке?
- В одном дырка, - говорит Катя.
- Это не страшно. Одежда государственная, обращаться с ней аккуратно. Все девочки сейчас на работе. Распорядок дня тут такой: в семь подъ?м, в семь пятнадцать - завтрак, в семь тридцать - политическое воспитание, в восемь первая рабочая смена, в час - обед, в час тридцать - вторая смена, в шесть тридцать - уборка, в семь - ужин, в семь пятнадцать - занятия, в десять тридцать - отбой. Ясно?
- Ясно, - отвечает Катя.
- За любое нарушение распорядка дня следует наказание. То же самое - за нарушение дисциплины, воровство, драку, пьянство и прочее. Вс? ясно?
- Вс? ясно, - отвечает Катя.
- Посмотрим, как тебе это ясно, - говорит Ольга Матвеевна, отворяя дверь столовой. Тошнотворный запах супа сразу становится сильнее.
Катя голодна, но она с большим трудом заставляет себя съесть хотя бы половину поставленной перед ней тарелки слипшейся комками холодной каши, е? тошнит вс? больше, пока она наконец уже совершенно не может есть, вста?т со стула, и от этого движения рвота поднимается в ней, как вода фонтана и выпл?скивается на стол и на пол. Катя замирает, глядя на разляпавшуюся лужу и не зная, что теперь делать. Так она и стоит, пока не приходит заведующая столовой высохшая пожилая женщина и не бь?т Катю тяж?лой мокрой тряпкой по голове, так что вонючая влага брызгает на Катино лицо и оста?тся в волосах. Катя садится на стул, сжавшись и закрываясь рукой, а женщина швыряет тряпку ей на колени, чтобы Катя вытирала свою рвоту. Катя благодарна женщине за то, что та больше е? не бь?т, она собирает тряпкой лужу и относит е? по частям в помойный таз.
Так она начинает жить в интернате, и жив?т там дальше, потому что больше ей негде жить.
Кате отрезают косу, чтобы в не? не забрались на поселение вши, выдают поношенную заштопанную одежду и отводят спальное место в бараке номер два, который всего вмещает двадцать спящих девочек, по десять у каждой стены. В бараке никогда не зажигается свет и нет ни одной лампы, вечерами он освещается ж?лтым пролетарским фонар?м, который светит в маленькое окошко, находящееся в задней стене под потолком. Фонарь гасят сразу после отбоя, в его мажущемся свету девочки раздеваются и залезают под одеяла, а дежурная по бараку оста?тся последней на ногах и затыкает окошко лишней подушкой, чтобы не дуло из треснувшего стекла.
Вставать надо ранним утром, когда ещ? сумеречно, быстро одеваться, убирать постель и идти есть кашу, которая всегда на завтрак. Оказалось, что когда каша ещ? горячая, Катя может е? есть и е? не тошнит, только хлеба ей не доста?тся, потому что она новенькая, хлеб у не? забирает Зина. Зина - это рослая рыжая девочка, на два года старше Кати, которая в бараке главная, часть девочек отда?т ей свой хлеб, и она делит его между своими подругами, прич?м себе не оставляет почти ничего. Хлеб отда?тся молча и обыденно, словно это тоже записано в порядок дня. Некоторым девочкам из дома приходят посылки, которые тоже сразу сдаются Зине, та вскрывает их, аккуратно вынимает и возвращает письма, а вс? остальное никогда не отда?т. На третий день по поселению Кати в интернат на постоянное жительство Зине приходит очередь дежурить, она подходит к Кате, убирающей постель и говорит ей:
- Ты сегодня дежурная. После ужина - сразу чистить парашу, чтобы успела до занятий, а здесь убирать будешь перед отбоем.
Сортир Катя чистит медленно, потому что нет сноровки, ведро черпает мало нечистот, отвратительный запах иногда заставляет Катю выйти на улицу, чтобы отдышаться, а в конце работы она поскальзывается на железной лесенке из четыр?х ступенек, ведущей к крышке асенизаторной цистерны и чуть не выливает содержимое ведра на себя, часть вс? же выпл?скивается на землю, и Кате приходится собирать грязный песок совком обратно в ведро. Она возвращается к сортиру снова на перерыве занятий, и после них, и оканчивает свою работу уже в темноте, бегом относит ведро в сарай и нес?тся мыть пол в бараке, при свете фонаря, руки у не? пахнут фекалиями, которые не уда?тся смыть холодной водой. Она еле успевает закончить мыть? до отбоя, клад?т тряпку в ведро с грязной водой, вытирает мокрые руки о подол и нес?т ведро выливать за цистерну, где земля поглощает каждый вечер нанес?нную с не? же грязь. На улице очень холодно, потому что совсем близко ноябрь, небо не покрыто облаками, видно зв?зды, и невысоко над забором, чуть в стороне от ворот, висит большая круглая луна, такая белая, словно слеплена из свежего творога.
Катя сливает воду из ведра и ещ? раз смотрит на луну, прежде чем уйти, и только убедившись, что луна, как ч?тка фотография, уже запечатлелась в е? памяти, бежит назад, с одной тряпкой в пустом ведре. Возле сортира е? окликает голос Зины, ходившей на ночь по нужде, и Катя останавливается в полутени, которую бросает угол барака в противоположную сторону от фонаря. Зина подходит к ней не спеша, ж?лтый свет падает ей на широкое лицо, рыжие волосы, стриженные до щ?к и поношенный великоватый ватник.
- Ты парашу плохо убрала, - тихо говорит Зина, голос е? по-блатному поскальзывается на слове "параша".
- Почему плохо? - спрашивает Катя. - Я ж вроде убирала.
- Пойд?м, сама посмотришь.
Они идут к сортиру по размашисто протоптанной сапогами девочек тропинке в грязи. По дороге Зина нагибается, зажигает спичку о сапог и припаливает вынутый из кармана окурок. Курит она молча и бережно, долго не выпуская каждую порцию дыма.