Что ж, Влад Снегирь, умов властитель, - тряхнем стариной? Сейчас, пожалуй, и за врача сойду. У вас, больной, гангрена левого полушария! Клавочка, запишите: гильотина, УВЧ и пассировать в масле до появления золотистой корочки!..Так, второй этаж, черепно-мозговое отделение. Матовая стеклянная дверь. Сбоку от входа грозится сакраментальное "Посторонним В.". Минздрав предупреждал: вторжение опасно для нашего здоровья. Плевать! Все его не замечали, а проворный Белый Ниндзя резво шел по коридору. Морщась, воздухом дышал он: пахнет супом, пахнет хлоркой, страхом, потом... Ненавижу эти запахи больницы! До сих пор я удивляюсь: как больные человеки могут оживать в миазмах?..Это у меня нервное. Волнуюсь я за Таньку. До чертиков волнуюсь. До зубной боли. Вот и веселю сам себя, подзуживаю, строю карточный домик шуточек: несмешно, глупо, а помогает.Давно проверил: помогает.Все лучше, чем ныть.- Простите, доктор, а Генрих Константинович сегодня со скольких?- Генриха Константиновича не будет от стольких до воскресенья. Он улетел в Буркина-Фасо, на симпозиум трепанологов. Но обещал вернуться. Милый, милый...Тетка в мятой пижаме моргает коровьими ресницами.Белый Ниндзя удаляется.Вот и палата номер шесть. Осторожно приоткрываю дверь на два пальца. Воображение со злорадством садиста рисует: бинты, кровь на виске, всхлипы товарок по несчастью. Бесчувственное тело трогательно свернулось калачиком под простыней. На простыне - казенный штамп. Синий-синий, будто гематома. Танька, бедолага, младше меня на десять лет, и все норовила догнать: рано замуж выскочила, рано Ладочку родила...- ...нет, чувихи, прикидываете?! Без машинки, без оверлока, двое суток, как проклятая!..Меня накрывает звуковая волна. Знакомая с отрочества. Вот она, сестрица моя, бурулькой ушибленная, - на койке у окна. Тараторит без умолку. А свекровь рыдала: помирает, ухи просит... Ага, разбежались!Решительно вторгаюсь в палату.- Привет, Танюха! Как жизнь молодая? Были б мозги, было б сотрясение?!- Вовка! Привет! Вечно ты со своими приколами... У тебя часы есть? Сколько времени?!Гляжу на циферблат.- Без четверти час. Дня, - уточняю зачем-то.- Ну, чувихи! Ну, даю! Четыре часа в бессознанке! А кажется, будто пару суток. Ой, Вовик, мне такие чудеса привиделись! Не поверишь! Я уже девочкам рассказала, а они смеются...Окидываю взглядом контингент. Три остальные койки оккупировали дамы-мадамы, из которых "девочкой" можно назвать лишь одну. С большого бодуна.- Вовик, зараза! - Танька обижена невниманием родного брата к ее чудесам. - Ты слушаешь или где?! Выхожу из подъезда, сворачиваю к "Лампе Аладдина" (секонд-хэнд новый, на вашем углу...), и тут рядом - бомба! Ба-бах! Я с копыт, глядь: а меня уже волокут куда-то. Голую! Я визжать, а им хоть бы хны! Пять чучмеков, блин! Ну, думаю, хорошо, если изнасилуют, - а если напугают?! Улицы кривые, халупы, вонища... Ноги по дороге сбила, босиком-то. А они, гаденыши, меня продали. Как рабыню Изауру. Прикинул?! И я два дня, дура дурой, галуны к мундирам пришивала. Тупой иголкой. Все пальцы себе исколола... А эти смеются! Чувихи, вас бы туда...Татьяна гордо вздергивает нос. Еще бы, наши глюки - не для скуки!- Рабовладельцы хреновы! Прикинул, Вовик?! Четыре часа без чувств, и то отдохнуть не дали. Гады!"Девочки" откровенно ржут басом.- Что врач говорит? - я стараюсь придать лицу озабоченное выражение, хотя Танька явно живее всех живых.Отставная рабыня машет рукой с ужасающим легкомыслием:- А ничего не говорит! Пусть только явится, коновал! Я ему... Нашел больную! Небось, Жорик, - это ее шеф-цеховик, лицо кавказской ориентации, злой черкес и вождь делаваров, - матом кроет: нам сегодня партию "алясок" сдавать. Костя уехал, у Ладочки ОРЗ, свекруха, коза старая, с ней сидит...
Некогда мне разлеживаться!- Остынь, Танюха. Полежи до завтра, расслабься. Мало ли... Не сдохнет твой Жорик с "Алясками"! Я Анне Ильиничне позвоню, скажу: пусть в ателье сообщит.- Что вы здесь делаете? Кто вас сюда пустил? Больную нельзя беспокоить, у нее предполагается сотрясение мозга! Немедленно покиньте палату!Ага, мою Таньку побеспокоишь! Она сама кого угодно побеспокоит...Усатый айболит тянет меня за хлястик:- Я кому говорю?!- Прошу прощения, - чуть не ляпнул: "Прощения просим, благородный дон!" Я брат... э-э-э... сотрясенной. Мне позвонили, я сразу примчался...
Усы айболита теряют воинственность.- Тем не менее, я все же попрошу вас покинуть палату.- Да-да, конечно. Пока, Таня. Выздоравливай!"Сестрица Аленушка" театрально охает, притворяясь мученицей. За что и любим, стрекозу.- Простите, вы ее лечащий врач?- Да.- Как вас зовут?- Генрих Константинович.
- Генрих Константинович, можно вас буквально на пару минут? Вы понимаете, у нее в детстве была травма головы...За дверью палаты, угорев от смеха, хрюкают "девочки".
* * *
Анне Ильиничне я позвонил с мобильника, прямо из такси. Чудо-заклинание "Я с сотового!" действует на Танькину свекровь безотказно. Слово "сотовый" ассоциируется у нее со словом "мёд", тот в свою очередь тянет за собой "рынок" и "драть три шкуры", а дальше цепочка достраивается до "оплата разговора". Такие ассоциации Анна Ильинична уважает. Местами даже благоговеет. Посему отделался я от говорливой свекрухи быстро. Утешил, ободрил и откланялся.- Приехали, шеф.Хлопнув дверцей, выхожу в туман, мутный, как буряковый самогон.У подъезда топталась "сладкая парочка": знаменитый меж гражданами бомж Горец и его закадычный дружбан, спившийся котельщик Федор Михалыч. На вид - два сапога, одинаковых с лица. "Я, красавица, не сексуальный маньяк, а алкаш-собеседник!" Но если котельщик ничем, кроме имени-отчества, примечателен не был, то Горец свое прозвище оправдывал со старательностью идиота. Однажды его пустили погреться на сеанс в видеозал ("точку" все равно на днях закрывали за неуплату аренды), и фильм с Кристофером Ламбертом потряс беднягу до основанья. Бомж уверовал и проникся, при каждом удобном случае пересказывая сюжет всем желающим. Вплоть до собак и кошек. В его пересказе средненький "холливуд" делался эпосом древности: там царил гений, парадоксов друг. Особенно мне запомнился взрыв АТС, когда в бессмертного Ламберта, наполняя энергией, вместо молний лупили обрывки чужих разговоров. Я прям-таки обзавидовался фантазии Горца. Также бомж полюбил орать по поводу и без: "Остаться должен только один!" Здесь крылся тайный смысл, ибо неуязвимость бомжа была подстать его кинокумиру. Дважды горел в им же устроенных пожарах, попадал под грузовик-мусоросборник, огребал тяжелыми предметами по голове, страдал в зубах ротвейлеров с питбулями, травился дустом и крысиным ядом, на спор залпом выпил бутылку метанола... И всякий раз не просто оставался жив: несокрушимость его здоровья вошла в список легенд нашего района. Даже участковый Поросюк, редкой души мент, при встрече с бомжем ласково ронял: "Когда ж ты сдохнешь, падлюка?" "Падлюка" безнадежно икала, разводя руками.- Ы-ы-ы, Володя... - сипло поздоровался Горец, с тоской взирая на новенький кодовый замок. Плети дикого винограда, черные и сухие зимой, свисали с балконов: их вид погружал душу в пучину меланхолии. Ощутив приступ милосердия, я ткнул в нужные цифирки. Замок ответил за распальцовку, щелкнув затвором трехлинейки.Люмпен-приятели мигом просочились следом, в теплое нутро подъезда.- Мы тово... погреться. Зябко там, Володя. Мы ж, значит, культурно. Если чево, и налить можем...Интересное предложение. А что? С кем вы, мастера культуры? Надо быть ближе к народу.