– Пора приниматься за работу! – Балкыти встал и направился к дому, а Габаль, не сводя восхищенных глаз с жены, сказал:
– Ты стократ красивее жены Заклата, однако она целыми днями лежит на диване, а вечера проводит в саду, вдыхая аромат жасмина и любуясь струями ручья.
– Это доступно тем, кто живет за счет других! – с горькой усмешкой произнесла Шафика.
Габаль задумался, почесывая затылок, потом сказал:
– Однако ведь есть же пути к полному счастью!
– Спи поменьше! Помнишь, каким ты был проворным, когда схватил меня за руку на базаре и разогнал пристававших к нам парней? За это я тебя и полюбила.
Габалю очень хотелось поцеловать жену. Хотя он был уверен, что знает гораздо больше ее, слова Шафики заставили его задуматься.
– А я полюбил тебя без всякой причины.
– На улице, подобной нашей, праздным мечтам предаются лишь слабоумные!
– Чего же ты хочешь от меня, моя красавица?
– Хочу, чтобы ты стал как мой отец!
– И несравненная красавица просит такую малость? – с шутливым упреком спросил Габаль.
Губы Шафики раскрылись в улыбке, а пальцы забегали еще быстрее, перебирая зерна чечевицы.
– Когда я убежал из родного дома, я был самым несчастным человеком на земле. Но если бы не это несчастье, я бы не встретил тебя.
– Мы обязаны нашим счастьем футуввам с твоей улицы так же, как мой отец обязан своим хлебом змеям,– смеясь, проговорила Шафика.
– Тем не менее,– вздохнул Габаль,– лучший из сынов нашей улицы верил, что все ее жители могли бы быть сыты и наслаждаться пением в садах!
– Это ты уже говорил! Слышишь, отец идет? Вставай, вам пора!
В этот момент в дверях появился Балкыти, неся в руке мешок со змеями. Габаль тотчас поднялся, и они отправились в свой обычный путь. Балкыти принялся разъяснять Габалю:
– Смотри и учись, запоминай все, что я буду делать, но не спрашивай меня ни о чем при людях. Наберись терпения! А я после объясню тебе то, чего ты не понял.
И действительно, ремесло укротителя змей казалось поначалу очень трудным, но Габаль не жалел сил и усердия, чтобы постичь все его тайны. Да и что ему было делать? Какому еще ремеслу он мог бы выучиться? У него не было иного выбора, кроме как стать бродячим торговцем, или футуввой, либо просто вором.
Улицы Мукаттама ничем не отличались от его родной улицы. Правда, там было имение Габалауи и множество старых преданий о нем. В душе Габаля не утихала тоска о прошлом. Он вспоминал былые славные дни и надежды, из-за которых на долю рода Хамдан, а еще раньше на долю Адхама выпало столько горя и мучений. И Габаль решил найти забвение, всецело отдавшись течению новой жизни, радуясь ее удовольствиям, своей любимой и любящей жене и отгоняя печальные мысли. Он превозмог себя, победил свою грусть, навеянную воспоминаниями, и стал овладевать искусством укрощения змей с таким упорством, что вызвал удивление самого Балкыти. Днем они работали, а по вечерам Габаль уходил в пустыню и там по многу раз повторял фокусы и трюки. Шли дни, недели, месяцы, а настойчивость Габаля не ослабевала, и он не знал усталости. Он изучил все окрестные улицы и переулки, привык к змеям и выступал с ними перед публикой. Он почувствовал вкус успеха и хороших заработков. А тут еще жена сообщила ему радостную весть о том, что вскоре он станет отцом. Когда же ему хотелось отдохнуть, он ложился на песок и смотрел на звезды. Часто вечерами он сидел с Балкыти, куря кальян и пересказывая ему истории, услышанные в кофейне Хамдана. Время от времени он спрашивал себя: «Где же Габалауи?» Когда Шафика, жалея его, просила не вспоминать о прошлом, чтобы не омрачать настоящее, он возражал:
– Плод, который ты носишь, тоже принадлежит к роду Хамдан. Эфенди – воплощение несправедливости, а Заклат – злой силы. Как можно спокойно жить, когда власть находится в руках им подобных?!
***
Однажды, как обычно, Габаль, окруженный толпой ребятишек, показывал им свои фокусы.
Неожиданно среди зрителей он увидел Даабаса, который пробился в первый ряд и разглядывал его, открыв от изумления рот. Габаль так смутился, что не мог продолжать работать. Несмотря на протесты ребятни, он собрал змей, сунул их в мешок и зашагал прочь, Даабас поспешил за ним, крича на ходу:
– Габаль! Это ты, Габаль?! Габаль остановился и обернулся.
– Это я! А как ты здесь очутился, Даабас?
Еще не оправившись от удивления, Даабас воскликнул:
– Габаль – заклинатель змей! Когда и где ты этому выучился?
– Мало ли удивительного случается в жизни!
Габаль двинулся дальше, но Даабас не отставал от него. Они дошли до склона горы, спустились вниз и уселись в тени. Здесь не было ни души, если не считать овец и пастуха, который расположился неподалеку и, сняв с себя галабею, выискивал в ней вшей. Даабас взглянул прямо в глаза Габаля и спросил:
– Почему ты убежал? Как ты мог так плохо подумать обо мне? Опасаться, что выдам тебя! Клянусь, я не способен предать никого из хамданов, даже Каабильху! Да и кому? Эфенди?! Или Заклату?! Чтоб они все пропали! Они много раз спрашивали о тебе, а я слушал да помалкивал!
– Скажи, разве ты не подвергаешь себя опасности, уйдя из дома? – с тревогой спросил Габаль.
Даабас небрежно махнул рукой.
– Блокада давно снята. Сейчас никто уже не интересуется Кадру и его убийцей. Говорят, это Хода-ханум спасла нас от голодной смерти. Однако мы обречены на вечное унижение. Нет у нас ни кофейни, ни чести. Мы стараемся найти работу подальше от нашей улицы, а возвращаясь домой, пробираемся закоулками, чтобы нас никто не видел. Если же кто-нибудь нарвется на футувву, то обязательно схлопочет пощечину или плевок. Пыль на земле они уважают больше, чем нас, Габаль! Счастливчик ты, что живешь вдалеке!
– Оставь в покое мое счастье,– недовольно проворчал Габаль.– Лучше скажи, не пострадал ли кто еще?
Даабас, игравший камушками, подбрасывая их вверх, ответил:
– Во время блокады они десятерых наших убили.
– О Господи!
– Их убили в отместку за презренного Кадру. Но все они не из числа наших близких друзей.
– Разве они не были членами рода Хамдан? – спросил Габаль, сдерживая гнев.
Даабас, поняв, что сказал глупость, заморгал глазами, губы его беззвучно зашевелились в поисках слов оправдания, а Габаль продолжал:
– А оставшиеся в живых безропотно сносят пощечины и плевки?
Он чувствовал себя виноватым в смерти этих людей, и сердце его ныло от боли. Как раскаивался он за каждый счастливый миг, прожитый им с тех пор, как он покинул свой дом.
– Наверное, ты сейчас единственный из рода Хамдан, кто счастлив.
– Я ни на один день не забывал о вас! – с горячностью воскликнул Габаль, потрясенный словами Даабаса.
– Но ты далек от наших забот и тревог!
– Прошлое всегда со мной!
– Не терзайся понапрасну. Мы уже ни на что не надеемся.
Габаль молчал, задумавшись.
Даабас с тревожным любопытством взглянул на своего собеседника, но из уважения к искренней печали, написанной на его лице, тоже не говорил ни слова. Габаль смотрел себе под ноги и наблюдал за навозными жуками, которые суетливо бегали по песку и прятались под мелкими камешками. Пастух тем временем отряхнул от песчинок свою галабею и надел ее, спасаясь от жарких солнечных лучей. Габаль наконец нарушил молчание:
– Клянусь, мое счастье кажущееся.
– Но ты заслужил его,– вежливо откликнулся Даабас.
– Я женился, нашел себе дело, как ты видел собственными глазами, но по ночам меня мучат тревожные сны.
– Да благословит тебя Аллах!.. А где ты живешь? Габаль не ответил, вновь погрузившись в размышления.
– Жизнь не станет лучше, пока существуют такие негодяи,– вдруг сказал он.
– Согласен, только как от них избавиться?
Тут раздался голос пастуха, звавшего овец.