– Он скрывался?
– Не от властей.
– Дело в деньгах?
– Я так этого и не узнал, – ответил он.
– А как ваша мать?
– Она родила ребенка. Мальчика. Отец каким‑то непостижимым образом объявился в ночь родов. Он приехал тайно. Он страшно беспокоился, как бы опять не возникло каких‑нибудь осложнений и мама не умерла. Отец…
Хименес нахмурил лоб, словно столкнувшись с чем‑то, что не укладывалось у него в уме. Он заморгал, прогоняя непрошеные слезы.
– Все это очень сложно, старший инспектор, – промолвил он наконец. – Я думал, что когда отец умрет, я вздохну с облегчением. Что это освободит меня… то есть положит конец всем этим незавершенным мыслям.
– Незавершенным мыслям, сеньор Хименес?
– Мыслям, которые ни к чему не ведут. Мыслям, которые бесплодны, потому что ничем не разрешаются. Мыслям, которые вечно держат в подвешенном состоянии.
Хотя слова были самые расхожие, их смысл ускользал от понимания, и все же Фалькон, неожиданно для себя, уловил смутную муку этого человека. В его мозгу что‑то отозвалось – смерть собственного отца, вещи, оставшиеся недосказанными, мастерская, которую он так и не осмотрел.
– Возможно, это наше естественное состояние, – сказал Фалькон. – Рожденные сложными существами, непостижимыми для нас, мы всегда будем носителями нерешенных вопросов и затем смешаем их с нашими собственными неразрешимыми вопросами, которые, в свою очередь, передадим дальше. Наверно, лучше быть чистыми, как лист бумаги, подобно вашей сестре. Не тащить на себе багаж предыдущих поколений.
Хименес сверлил его глазами зверька из‑под щетки бровей. Он уже овладел собой и жадно ловил каждое слово Фалькона.
– Единственная беда… – проговорил он, – беда моей сестры в том, что в ее девственно чистом сознании не нашлось никакого противовеса тому хаосу, который поглотил нас после крушения нашей семьи. Лопнула тонкая ниточка, связывавшая ее с упорядоченным миром, и с тех пор она витает в пустоте. Да, именно таково ее сумасшествие… она похожа на космонавта, который оторвался от своего корабля и носится в бесконечном пространстве.
– По‑моему, вы чересчур торопитесь.
– Да, – ответил он, – и на то есть причины.
– Пожалуй, нам стоит вернуться к вашему отцу, волновавшемуся за вашу мать.
– Я споткнулся об эти воспоминания, подтверждающие удивительную – в свете более поздних событий – истину, что отец глубоко любил мою мать. Мне невероятно трудно считать так даже сейчас. А в детстве, когда умерла моя мать, я думал, он ее ненавидел. Мне казалось, он специально ее извел.
– И что же заставило вас изменить мнение?
– Психоанализ, старший инспектор, – сказал он. – Мне и присниться не могло, что я когда‑нибудь прибегну к помощи этих шарлатанов. Я адвокат. У меня логическое мышление. Но когда ты в отчаянии, в настоящем отчаянии, когда ты не видишь вокруг себя ничего, кроме руин собственной жизни, тогда ты идешь к ним. Ты говоришь себе: «У меня едет крыша. Мне нужно выговориться».
Хименес адресовал это объяснение непосредственно Фалькону, словно усмотрел в нем собрата по несчастью.
– Так что сталось с вашей матерью и новорожденным? – поинтересовался Фалькон.
– Маме понадобилось несколько дней, чтобы оправиться. Я очень хорошо помню это время. Нас не выпускали на улицу. Слугам было велено говорить, что дома никого нет. Еду доставляли в глубокой тайне от соседей. Под окнами дежурили нескольких вооруженных мужчин из тех, что обычно охраняли стройплощадки. Отец метался по комнатам, как пантера в клетке, останавливаясь только затем, чтобы выглянуть в щелку ставней, если с улицы слышался шум.
Отец метался по комнатам, как пантера в клетке, останавливаясь только затем, чтобы выглянуть в щелку ставней, если с улицы слышался шум. В доме царили тревога и скука. Это было начало семейного помешательства.
– И вы так и не знаете, чего боялся ваш отец?
– Тогда мне, мальчишке, было все равно. Я просто скучал и мечтал, чтобы это скорее кончилось. Позже… много позже у меня появилось желание знать, как же все‑таки отец впутался в такую историю. Поэтому через тридцать лет после тех событий я подумал, что если к кому и следует обратиться за разъяснениями, так это к нему самому. Тогда мы в последний раз разговаривали с глазу на глаз. И вот вам фокусы человеческого мозга!
– Что за фокусы? – вскинулся Фалькон, словно упустил в жизни нечто необычайно важное.
– Если в нем есть какая‑то болевая точка, мы обходим ее. Как река, уставшая петлять, просто срезает путь и вливается в свое русло за излучиной. А та превращается в маленькое изолированное озерцо, резервуар памяти, который в отсутствие подпитки в конце концов пересыхает.
– Неужели он мог такое забыть?
– Он все отрицал. В его представлении этого никогда не было. Он смотрел на меня как на сумасшедшего.
– Даже при том, что ваша мать умерла, а сестра находится в лечебнице «Сан‑Хуан‑де‑Диос»?
– Тогда шел девяносто пятый год. Он уже женился на Консуэло и зажил другой жизнью. Прошлое стало для него чем‑то вроде… предыдущего существования.
– Вас поразила Консуэло?
– Ее внешность? – уточнил Хименес. – Бог мой, я был потрясен. У меня мурашки пошли по коже. Я даже сжег их свадебную фотографию, которую он мне прислал.
– Стало быть, ваш отец вам ничего не разъяснил?
– Только то, что я интересуюсь
– А не устроил ли он для себя пытку?
Хименес фыркнул.
– Ну, если присутствие рядом красивой женщины можно назвать наказанием… тогда да.
– Вы полагаете, он поставил крест на прошлом и начал все с нуля?
– Мой отец, как животное, всегда руководствовался инстинктом. Мозги у него работали не так, как у обычного человека. Чтобы быть таким удачливым дельцом, как он, – я это знаю, потому что сам сотрудничаю с преуспевающими бизнесменами, – нельзя мыслить так, как мыслят рядовые люди… вот и он мыслил иначе.
– Вы опять спешите. Наверно, привыкли думать на опережение.
Хименес навалился на стол, стиснув зубы.
– Надеюсь, у вас не создалось впечатления, что я делаю это бессознательно, – рыкнул он. – Я еще никому не рассказывал о пережитых напастях, кроме того человека, который распутал стянувшийся у меня в голове узел. И знаете, почему? Потому что мне не взбрело бы в ум грузить свою жену подобными ужасами. Они легли бы на наш дом тенью, и мы бы вечно блуждали в потемках.
– Прошу меня извинить, – произнес Фалькон. Хименес виновато развел руками, понимая, что переборщил. Он откинулся назад, расправив плечи.
– Мы бежали из Танжера ночью, без чемоданов, не взяв с собой никакой одежды, кроме той, что была на нас. Мы захватили только свадебное платье моей матери и ее драгоценности. В порту всем было заплачено заранее. Мы не предъявляли никаких документов. Была минута, когда мне показалось, что нас вот‑вот задержат, но дополнительная сумма уладила дело, и мы погрузились на корабль и уплыли. Потом забрали сестру из деревушки в окрестностях Альхесираса и начали кочевую жизнь.