– Не знаю, боялся ли он, что эти люди могут снова нанести удар, или хотел таким образом уйти от ненужных ему расспросов, или и то и другое вместе. Так или иначе, мы уехали из Альмерии. Две недели мы прожили в отеле в Малаге. Я был с Мартой, которая целиком ушла в себя и не произносила ни слова. Мать и отец находились в соседней комнате, и вопли… слезы… Боже мой, это было ужасно. А потом он перевез всех нас в Севилью. Мы сняли квартиру в Триане и в том же году снова переехали – на площадь Кубы. Отцу пришлось несколько раз съездить в Альмерию, чтобы завершить там все дела и показаться в полиции; и с Артуро было покончено.
– Но что же он сказал вам, семье? Как он объяснял происшедшее и свою странную реакцию?
– А он и не объяснял. Он просто обрушил на нас свою вулканическую ярость, требуя, чтобы мы все забыли Артуро… будто никакого Артуро и не существовало.
– А похитители, они что, не выдвигали никаких требований?..
– Вы не поняли, старший инспектор, – сказал Хименес, пробороздив стол сложенными лодочкой ладонями. –
– Забывали себя?
– Думаю, со мной происходило именно это. У меня странным образом улетучилось из памяти мое существование до пятнадцати лет. Большинство людей помнят себя с трех‑ четырехлетнего, а иногда даже с младенческого возраста. Мне же представлялись только какие‑то смутные образы, неясные очертания того, каким я был… всего год‑два назад.
Фалькон попытался нашарить в глубинах сознания свое первое воспоминание и не смог найти там ничего более давнего, чем вчерашний завтрак.
– И вы даже не догадываетесь, почему ваш отец принял такое чудовищное решение?
– Я предполагаю, что в основе лежало что‑то криминальное. Серьезное расследование было чревато важными разоблачениями, которые, возможно, погубили бы отца… например, привели бы его в тюрьму. Это наверняка имело отношение к тому неприятному эпизоду в Танжере. Тут не исключен и моральный аспект, какой‑нибудь гнусный поступок, который мог настроить против него жену. Не знаю. В любом случае отец, вероятно, прикинул на своем внутреннем калькуляторе, что через десяток часов после похищения ребенок уже находился в Северной Африке или, как минимум, на корабле, плывущем в Северную Африку. И, взвесив все в своем чудовищном уме, по‑видимому, заключил, что у полиции нет никаких шансов, что у негонет никаких шансов.
– Ему было предельно ясно, что хотели сказать похитители, – продолжал Хименес. – Это цена того, что ты совершил. Теперь выбор за тобой: ищи сына и погуби себя или согласись заплатить выставленную тебе цену, и продолжай жить. Вам не кажется, что изощренностьэтой жуткой дилеммы – в природе чистого зла? Они говорили: выбирай – добро или зло? Если ты хороший человек, ты бросишься за своим сыном, ты сделаешь все, что в твоих силах, и… погубишь себя.
Ты будешь влачить жизнь в изгнании или в тюрьме. Твоя семья распадется. И… в том‑то и весь ужас, старший инспектор,
– Все бы хорошо, если бы этой трагедией не была моя жизнь, – отозвался Хименес.
Фалькон поднялся, собираясь уходить, и тут только заметил на краю стола свой нетронутый кофе, уже остывший. Он жал руку Хименеса дольше, чем делал это обычно, стараясь выказать свою признательность.
– Поэтому‑то мне и пришлось перезвонить вам, – добавил Хименес. – Мне нужно было посоветоваться со своим психоаналитиком.
– Спросить разрешения?
– Узнать, готов ли я, по его мнению. Ему, похоже, даже показалось удачным, что единственным, кроме него, человеком, который услышит мою семейную историю, будет полицейский.
– Чтобы в ней разобраться, так?
– Нет, просто по долгу службы вы будете соблюдать конфиденциальность, – серьезно сказал адвокат.
– Вы бы предпочли, чтобы я ничего не говорил Консуэло?
– Даст ли это что‑нибудь, кроме того, что испугает ее до смерти?
– У нее трое детей от вашего отца.
– Я страшно удивился, когда узнал.
– А
Хименес поднял голову с таким трудом, словно ее еле держала шея. В его глазах был страх. Он не желал слышать ничего, что могло бы потребовать пересмотра недавно воссозданной им картины событий. Фалькон пожал плечами, показывая ему, что готов оставить его в покое.
– Расскажите, – выдавил из себя Хименес.
– Во‑первых, она уверена, что ее компанейский муж‑ресторатор, обожавший скалиться в объектив, пребывал в глубоком отчаянии.
– Выходит, оно его все‑таки настигло, – заметил Хименес без всякого злорадства. – Хотя он, возможно, не сознавал, что это за оно.