– Выходит, оно его все‑таки настигло, – заметил Хименес без всякого злорадства. – Хотя он, возможно, не сознавал, что это за
Пятница, 13 апреля 2001 года, поезд «AVE»
Мадрид–Севилья.
Даже этот поздний поезд «AVE»,прибывавший в Севилью уже после полуночи, был полон. Пока поезд мчался сквозь кастильскую ночь, Фалькон смахнул с колен крошки bocadillo de chorizoи посмотрел в окно сквозь прозрачное отражение пассажирки, сидевшей напротив. Мысли медленно кружились у него в мозгу, утомленном, но не находящем себе покоя после вторжений в частную жизнь семьи Хименес.
Он ушел от Хосе Мануэля Хименеса в три часа дня, поинтересовавшись, не будет ли тот возражать против его визита к Марте в «Сан‑Хуан‑де‑Диос» в Сьемпосуэлосе, в сорока километрах к югу от Мадрида. Адвокат предупредил его, что эта встреча вряд ли будет продуктивной, однако согласился позвонить в лечебницу и договориться о посещении. Хименес оказался прав, но всего и он не предвидел. Марта упала.
Фалькон нашел женщину в операционной, где ей накладывали на бровь швы. Ее мертвенная бледность вряд ли являлась следствием травмы. У нее были черные с проседью волосы, собранные в пучок. Темные ореолы вокруг глубоко посаженных глаз заходили на скулы большими фиолетовыми полукружьями. Конечно, это могли быть синяки от ушиба, но они производили впечатление чего‑то постоянного.
Санитар‑марокканец сидел рядом с Мартой, держа ее за руку и что‑то нашептывая на смеси испанского с арабским, в то время как молоденькая женщина‑врач зашивала бровь, которая обильно кровоточила, пачкая больничную простыню. Пока длилась эта процедура, Марта сжимала в руке нечто, висевшее у нее на шее на золотой цепочке. Фалькон предположил, что это крестик, но когда она в какой‑то момент разжала руку, он увидел золотой медальон и маленький ключик.
Марта сидела в кресле‑каталке. Фалькон шел рядом с санитаром, катившим кресло обратно в палату, где помещались еще пять женщин. Четыре молчали, а пятая непрерывно что‑то бормотала, как будто молясь, а на самом деле извергая поток непристойностей. Марокканец поставил на место каталку с Мартой, подошел к ругавшейся женщине, взял ее за руку и погладил по спине. Та затихла.
– Она всегда начинает волноваться при виде крови, – объяснил он.
Марокканца звали Ахмед. Он закончил псих‑фак Касабланкского университета. Его добродушие и открытость куда‑то вдруг подевались, стоило Фалькону показать ему свое полицейское удостоверение.
– Но что вы делаете здесь!– спросил Ахмед. – Эти люди не выходят отсюда. Они едва способны на простейшие действия. Для них мир за воротами все равно что другая планета.
Для них мир за воротами все равно что другая планета.
Фалькон посмотрел на поседевшие волосы Марты, на белую нашлепку на ее брови, и его вдруг захлестнула печаль. Перед ним была реальная жертва истории Хименеса.
– Она хоть немножко нас понимает? – спросил он.
– Трудно сказать, – ответил марокканец. – Если бы мы говорили о
– В палату не разрешается приносить кошек.
– У нее на шее висят медальон и ключик. Этот ключик, он случайно не от сундучка под ее кроватью? Вы не знаете, что она в нем держит?
– У этих людей почти ничего нет, старший инспектор. Если я вижу что‑нибудь личное, то стараюсь не трогать. Ведь это единственное, что у них есть, кроме… жизни. Просто поразительно, как долго можно просуществовать с подобной малостью.
Таким вот оказался или прикинулся перед ним Ахмет. Безупречно интеллигентным, рассудительным и заботливым, но каким‑то узколобым человеком. Фалькон не мог вспомнить о нем без раздражения. Глядя в проносящуюся за окном «AVE»черноту, он попытался представить его себе, как только что представлял Хосе Мануэля Хименеса, чьи измученные черты прочно засели у него в памяти. Ему это не удалось, потому что Ахмед сделал то, к чему стремятся все иммигранты. Он усреднился. Он размылся. Он слился с тусклым серым окружением и растворился в современном испанском обществе.