– Торговец картинами? Если вы думаете, что у меня была хоть какая‑то возможность нажиться на «Экспо – девяносто два», то вы просто сошли с ума.
– Так вам известно
–
– Тогда я пас, Рамон.
– Просто я хочу провести день в его мастерской, в полном одиночестве, – сказал он, отщипывая еще один каперс. – Вы можете запереть меня там, а потом при выходе обыскать. Все, о чем я прошу, это один день среди его кистей, рулонов холста, мольбертов и палитр.
Застыв с поднесенным ко рту бокалом мансанильи, Фалькон испытующе посмотрел на старика, пытаясь проникнуть внутрь, увидеть глубинные ключи, винтики и колесики. Перебирая пальцами ножку бокала, Сальгадо вкручивал его в дощатую крышку бочки. Вид у него был печальный, как, впрочем, всегда. И непроницаемый: его светскость была неуязвимей любой брони.
– Я должен подумать, Рамон, – сказал он. – Ведь дело, мягко говоря, не совсем обычное.
Суббота, 14 апреля 2001 года,
полицейское управление,
улица Бласа Инфанте, Севилья
Фалькон и Рамирес сидели в комнате для допросов и ждали, когда молодой сотрудник полиции, разбиравшийся в технике, подключит видеокамеру к телевизору. Рамирес поинтересовался, что это за старикан разговаривал с Фальконом на кладбище.
– Рамон Сальгадо. Он был торговым агентом моего отца.
– Что‑то не похоже, чтобы он в состоянии был поднять Хименеса с кресла, – проворчал Рамирес, – или вскарабкаться по лестнице подъемника.
– Вдобавок он еще и искусствовед и время от времени читает в университете никому не нужные лекции. У него галерея на улице Сарагосы, рядом с Новой площадью. Туда еще захаживают богатеи, в их числе были сеньора Хименес и ее муж.
Туда еще захаживают богатеи, в их числе были сеньора Хименес и ее муж.
– По всему видно, что умеет вытягивать из людей деньги.
– Мы говорили о «черном нале» в ресторанном бизнесе. Он даже обмолвился об «Экспо – девяносто два», хотя, видимо, случайно, и предложил мне информацию.
– Но так ее и не выложил?
Ну вот, Рамирес опять взялся за свое.
– Я знаю Рамона Сальгадо, – сказал он. – По видимости он преуспевающий бизнесмен – деньги, дорогой автомобиль, дом в Порвенире, влиятельные клиенты, но по собственному ощущению он неудачник. Он не реализовал себя так, как представляемые им художники. Он читает лекции перед пустыми аудиториями. Он написал две книги, но не добился ни научного, ни коммерческого успеха.
– Так чего он хотел? – спросил Рамирес.
– Сугубо личного одолжения… имеющего отношение к моему отцу, в обмен на информацию. Я боюсь, что, выполнив его просьбу, получу в ответ порцию сплетен.
– Сплетни всегда в цене, – заметил Рамирес.
– Вы ведь ни разу не были на открытии вернисажа, инспектор? Там толкутся типы, корчащие из себя знатоков, воображающие, будто только
– Тогда это бред собачий, а не сплетни.
– Там собирается публика, жаждущая присутствовать при «этом». Жаждущая прикоснуться к «этому». Жаждущая рассказывать вам об «этом».
– Ну, и что же это такое?
– Гениальность, – ответил Фалькон.
– Богатые люди никогда не довольствуются тем, что имеют, разве не так? – сказал Рамирес. – Даже ребята, выбравшиеся из спальных районов, никак не успокоятся. Они норовят приехать и всю ночь долбать вас своими успехами, а потом еще хотят, чтобы вы их нежно любили.
– Мой отец тоже никогда этого не понимал, а он был богатым человеком, – сказал Фалькон. – Он презирал все это.
– Что? – спросил Рамирес, думая, что они все еще говорят о гениальности.
– Приобретательство.
– О, не сомневаюсь, – сказал Рамирес с сарказмом, вынимая из кармана пачку сигарет. Он‑то хорошо знал, что старик Фалькон оставил целое состояние в виде недвижимости, которую «приобретал». Если старый carbonпрезирал приобретательство, значит, он презирал самого себя.
Оборудование наконец было налажено. Они повернулись к экрану. Белый шум сменился первой сценой: тишина кладбища, исполосованная тенями от кипарисов аллея, скорбная толпа вокруг мавзолея.
Фалькон мысленно вернулся к Сальгадо, отцу, еще не обследованной мастерской и необычной просьбе. Ведь именно Сальгадо раскрутил его отца и поэтому удостоился особого презрения – тайного. Сальгадо организовал выставку в Мадриде, на которой было продано первое Фальконово «ню», и произошло это еще в начале шестидесятых. Европейский мир искусства буквально сошел с ума, а отец приобрел дом на улице Байлен.
Сразу после весьма громкого, но пока не мирового успеха Сальгадо устроил еще одну выставку, уже в Нью‑Йорке. Тогда, правда, поговаривали о блефе, о том, что картина уже обещана наследнице Вулворта и «королеве» Танжера, Барбаре Хаттон, а все это «шоу» не более чем способ создать шумиху вокруг имени Франсиско Фалькона. Как бы там ни было, все прошло как нельзя лучше. Барбара Хаттон действительно купила картину, и выставку посетила блестящая когорта представителей нью‑йоркского светского общества. Имя Фалькона было у всех на устах. Две следующие выставки в Нью‑Йорке в середине шестидесятых произвели настоящий фурор, и на несколько коротких недель Франсиско Фалькон по популярности сравнялся с Пикассо.