Дым этот клубится, меняет очертания и цвет, а внутри его возникают некие занятные турбулентности, которые постепенно приобретают строгие формы весьма пожилого гражданина в грязном тюрбане, в розовых - тоже грязных - шароварах, в короткой, похожей на джинсовую, жилеточке на голом теле и в золотых шлепанцах без задников - явно из магазина "Армения" с улицы Горького.
Словом, все, как положено в классике, - без навеянных современностью отклонений.
Гражданин некоторое время легкомысленно качается в воздухе над кувшином, машет руками, разгоняя дым, потом вдруг тяжело плюхается на землю, задрав ноги в шлепанцах. Остолбеневший Алик все же отмечает машинально, что пятки гражданина - под стать тюрбану с шароварами: да-алеко не первой свежести. Но - вежливый отрок! - он ждет, пока гражданин отлежится на песке, сядет, скрестив по-турецки ноги, огладит длинную седую бороду, откашляется.
Тогда Алик без долгих вступлений спрашивает:
- Джинн?
- Так точно! - по-солдатски гаркает гражданин, на поверку оказавшийся джинном из многотомных сказок "Тысячи и одной ночи".
А могло быть иначе, как вы думаете?..
- Меня зовут Алик Радуга, - вежливо кланяется Алик, переступая на песке босыми ногами. Ноги мокрые, и песок кучками налип на них. - Извините меня за мой вид, но я, право, не ждал встречи...
- И зря, - лениво говорит джинн. - Мог бы и предусмотреть, ничего в том трудного нет.
Говорит он на хорошем русском языке, и это не должно вызывать удивления, во-первых, потому, что дело происходит во сне, а во-вторых, потому, что джинну безразлично, на каком наречии вести товарный диалог с благодетелем-освободителем.
- А вас как зовут? - спрашивает Алик, втайне и нелепо надеясь, что джинн назовет с детства знакомое имя - Хоттабыч.
Не тут-то было.
- Зови меня дядя Ибрагим, - ответствует джинн, и Алик понимает, что напоролся на вполне оригинального, неизвестного мировой литературе джинна. И то правда: Хоттабыч - всего лишь один из многочисленного племени, исстари рассеянного по свету в кувшинах, бутылках, банках, графинах и прочих тюремных емкостях, и он уже давно обжился на грешной земле, поступил на службу, выработал себе пенсион и теперь нянчит внуков небезызвестного Вольки ибн Алеши.
Дядя Ибрагим - из того же племени, ясное дело.
- И давно вы в кувшине, дядя Ибрагим? - интересуется Алик, лихорадочно прикидывая: как мог кувшин попасть в Москву-реку? В самом деле: швырнули его в воду, вероятно, где-то в Аравии, либо в Красное море, либо чуть подале, в Черное. Или в Индийский океан. Или, на худой конец, в полноводную реку Нил, которая вынесла его в Средиземное море. А Москва-река берет свое начало из среднерусских безымянных речушек, а те - из топей да болот... Впрочем, стоит предположить, что сосуды с джиннами по приказу великого и могучего Иблиса (или кого там еще?) специально рассеивали по миру, чтобы впоследствии каждая страна имела хотя бы по нескольку экземпляров.
- Давно, отрок, - хлюпая простуженным носом, говорит джинн, сморкается в два пальца, вытирая их о шаровары. Алик внутренне передернулся, но виду не подал. - Так давно, что сам толком не помню. Ты сделал доброе дело, отыскав меня в этой аллахом проклятой речке. Полагается приз - по твоему выбору. Подумай как следует и сообщи. За мной не заржавеет. А я пока покочумаю чуток. - Тут он сворачивается калачиком на песке, сдвигает тюрбан на ухо и начинает храпеть.
Лексикон его мало чем отличается от того, каким щеголяют юные короли дворов. И Алику не чужд был такой лексикон, слыхивал он подобные выражения неоднократно, посему перевода ему не потребовалось. Раз джинн сказал: "не заржавеет", значит, выполнит он любое желание - как и положено джиннам! - не обманет, отвесит сполна.
"Что бы пожелать?" - думает Алик, хотя думать-то незачем - все давно продумано, и сон этот творился как раз ради соответствующего желания, и джинн для того из кувшина вылупился - вполне доступный джинн, без всякой аравийско-сказочной терминологии, незнакомой, впрочем, Алику, так как сказок "Тысячи и одной ночи" он еще всерьез не читал. А исподтишка, втайне от родителей - так терминологию не запомнишь, так только бы сюжет уловить.
"Что бы пожелать?" - для приличия думает Алик, а на самом деле точно формулирует давно созревшее пожелание. И как только сформулировал, без застенчивости растолкал спящего джинна.
- Я готов!
- А? Чего? - спросонья не понимает джинн, протирает глаза, вертит головой. - Ну, говори-говори.
- Я хочу уметь прыгать в высоту как минимум по первому разряду, сказал и замер от собственной наглости. Впрочем, добавляет для ясности: - По первому взрослому.
- Ого! - восклицает джинн. - Ну и аппетит... - садится поудобнее, начинает цену набивать: - Трудное дело. Не знаю, справлюсь ли: стар стал, растерял умение.
- Ну уж и растерял, - льстит ему Алик. - И потом, я у вас не три желания прошу исполнить - как положено, а всего одно махонькое-премахонькое. - Тут он даже голос до писка доводит и показывает пальцами, какое оно "премахонькое" - его желаньице заветное.
- Иблис с тобой, - грубо заявляет джинн, потирает руки, явно радуясь, что не три желания исполнять-мучиться, - покладистый клиент попался. - А за благородство тебе премию отвалю. Будешь, брат, прыгать не по первому разряду, а по "мастерам". Годится?
- Годится, - говорит Алик, немея от восторга и слушая, как сердце проваливается в желудок и возвращается на место: еще бы - пульс у него сейчас порядка пятисот ударов в минуту, хотя так и не бывает. (Сон это сон, сколько раз повторять можно...)
- Ну, поехали.
Джинн выдирает из бороды три волоса, рвет их на мелкие части, приговаривая про себя длинное арабское заклинание, непонятное и неведомое Алику, почему он его и не запомнил, прошло оно мимо сна. Бросает волосинки по ветру, дует, плюет опять-таки трижды, хлопает в ладоши.
- Готово. Только... - тут он вроде бы смущается, не хочет договаривать.
- Что только? - Алик строг, как покупатель, которому всучили товар второго сорта.
- Да так, ерундистика...
- Короче, папаша!
- Условие одно тебе положу.
- Какое условие?
- Да ты не сомневайся, желание я исполнил - будь здоров, никто не придерется. Только по инструкции такого типа желания исполняются с условием. И дар существует лишь до тех пор, пока его хозяин условие блюдет.
- Да не тяните вы, в самом деле! - срывается на крик Алик.
- Не кричи. Ты не в степи, а я не глухой. Условие таково: будешь прыгать выше всех, пока не солжешь - намеренно ли, нечаянно ли, по злобе или по глупости, из жалости или из вредности, и прочая и прочая.
- Как так не солжешь?
- А вот так. Никогда и никому ни в чем не ври. Даже в мелочах. А соврешь - дар мгновенно исчезнет, как не было. И плакали тогда твои прыжки "по мастерам".
"Плохо дело, - думает Алик. - Совсем не врать - это ж надо! А если никак нельзя не соврать - что тогда?"
- А если никак нельзя не соврать - что тогда? - спрашивает он с надеждой.
- Либо ври, либо рекорды ставь. Альтернатива ясна?
- Куда яснее, - горестно вздыхает Алик.
- А чего ты мучаешься? Я тебе еще легкое условие поставил, бывают посложнее. Дерзай, юноша. Вперед и выше. "Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена!" Так, что ли, в песне?
- Так.
- А раз так, я пошел.
- Куда?
- Документы себе выправлю, на службу пристроюсь. Где тут у вас цирк помещается?
- Есть на Цветном бульваре, - машинально, еще не придя в себя, отвечает Алик, - есть на проспекте Вернадского - совсем новый.
- Я на Цветной пойду, - решает джинн. - Старое - доброе, надежное, по опыту сужу. Буду иллюзионистом...
И уходит.
И Алик уходит. Одевается, влезает по откосу, идет во двор: пора завтракать и - в школу.