И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то черные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного "Рубина".
И ничего нет. Темнота и жар.
3
А потом начинается второй сон.
Будто бы идет Алик в лес. А дело происходит в Подмосковье, на сорок шестом километре Щелковского шоссе, в деревне Трубино, где родители Алика третий год подряд снимают дачу. Леса там, надо сказать, сказочные. Былинные леса. Как такие в Подмосковье сохранились - чудеса!
И вот идет Алик в лес по грибы - любит он грибы искать, не возвращается домой без полного ведра - и знает, как отличить волнушку от масленка, а груздь от опенка, что для хилого и загазованного горожанина достаточно почетно. Долго ли, коротко ли, а только забредает Алик невесть куда, в чащу темную, непролазную. Думает: пора и честь знать, оглобли поворачивать. Повернул. Идет, идет - вроде не туда. Неужто заблудился?
Прошел еще с полкилометра. Глядь - избушка. Похоже, лесник живет. Продирается Алик сквозь кусты орешника, цепляется ковбойкой за шипы-колючки на диких розах, выбирается на тропинку, аккуратно посыпанную песком и огороженную по бокам крест-накрест короткими прутиками. Топает по ней, подходит к избушке - свят-свят, что же такое он зрит?
Стоит посередь участка малый домик, песчаная тропка в крыльцо упирается, окно раскрыто, на подоконнике - горшок с геранью, ситцевая занавеска на ветру полощется. Изба как изба - на первый взгляд. А на второй: вместо фундамента у нее - куриные ноги. Не натуральные, конечно, а, видно, из дерева резанные, стилизованные, да так умело, что не отличить от натуральных, только в сто раз увеличенных.
"Мастер делал, умелец", - решает про себя Алик и, не сомневаясь, подымается по лестнице, стучит в дверь.
А оттуда голос - старушечий, сварливый:
- Кого еще черт принес?
- Откройте, пожалуйста, - жалобно молит Алик.
Дверь распахивается. На пороге стоит довольно мерзкого вида старушенция - в ватнике не по-летнему, в черной суконной юбке, в коротких валенках с галошами, в шерстяном платке с рыночными розами. "Движенья быстры, лик ужасен" - как поэт сказал.
- Чего надо? - спрашивает.
- Извините, бабушка, - вежливо говорит Алик - умеет он быть предельно вежливым, галантным, знает, как действует такое обращение на старших. Прискорбно беспокоить вас, сознаю, однако, заблудился я в вашем лесу. Не подскажете ли любезно, как мне выбраться на дорогу к деревне Трубино?
Факт, подействовало на грозную бабку. Явно смягчилась она, даже морщин на лице вроде меньше стало.
- Откуда ты такой вальяжный да куртуазный? - интересуется.
"Ну и бабулечка, - удивляется Алик, - лепит фразу с применением редкого ныне материала".
- Школьник я, бабушка.
Она с сомнением оглядывает его, бормочет:
- "Ноги босы, грязно тело, да едва прикрыта грудь..." Не похоже что-то...
- Некрасов в другое время жил, - терпеливо разъясняет Алик, не переставая изумляться бабкиной могучей эрудиции. - Нынче школьники вполне прилично выглядят.
- Да знаю... Это я по инерции... Проклятое наследие... А учишься-то как?
- На "хорошо" и "отлично".
- Нешто без двоек обходится?
- Пока без них.
- Тогда заходи.
В горнице чисто, полы выскоблены, пахнет геранью, корицей и еще чем-то, что неуловимо знакомо, а не поймать, не догадаться, что за аромат. Стол, четыре стула, лавка, крытая одеялом, скроенным из пестрых лоскутов. Комод. Кружевные белые салфетки. Кошка-копилка. Цветная фотография кошки с бантиком, прикнопленная к стене. На комоде - желтая суперобложка польского фотоальбома "Кошки перед объективом". На одеяле - живая черная кошка. Смотрит на Алика, глаза горят, один - зеленый, другой - красный.
У стены - русская печь.
- Холодно, - неожиданно говорит бабка.
- Что вы, бабушка, - удивляется Алик. - Жарко. Обещали, что еще жарче будет: циклон с Атлантики движется.
- С Атлантики движется, за Гольфстрим цепляется, - частит бабка. И неожиданно яростно: - А мы его антициклоном покроем, чтоб не рыпался.
"Сумасшедшая старуха", - решает Алик, но вежливости не теряет:
- Ваше право.
- То-то и оно, что мое. Ты, внучек, подсоби старой женщине, напили да наколи дровишек, протопи печку, а я тебя на верную дорогу наставлю: всю жизнь идти по ней будешь, коли не свернешь.
- Мне не надо на всю жизнь. Мне бы в Трубино.
- Трубино - мелочь. В Трубино ты мигом окажешься, вопроса нет. Сходи, внучек, во двор, наделай чурочек.
Алик пожимает плечами - вот уж сон чудной! - спрашивает коротко:
- Пила? Топор?
- Все там, внучек, все справное, из легированной стали, высокоуглеродистой, коррозии не подверженной. Коли - не хочу.
"Ох, не хочу", - с тоской думает Алик, однако идет во двор, где и вправду стоят аккуратные козлы, сложены отрезки бревен, которые и пилить-то не надо: расколи и - в печь. И топор рядом. Обыкновенный топор, какой в любом сельпо имеется; врет бабулька, что из легированной стали.
Поставил полешко, взял топор, размахнулся, тюкнул по срезу - напополам разлетелось. Снова поставил, снова тюкнул - опять напополам. Любо-дорого смотреть такой распрекрасный сон, тем более что в реальной действительности Алик топора и в руках не держал. В самом деле: зачем топор в московской квартире с центральным отоплением? Вздор, чушь, чепуха...
Нарубил охапку, сложил на левую руку, правой прихватил, пошел в горницу.
- Ах, и молодец! - радуется бабка. - Теперь топи.
Свалил у печки дрова, открыл заслонку. Взял нож, нарезал лучины, постелил в печь клочок газеты, уложил лучину, сверху полешек подкинул. Чиркнул спичкой - занялось пламя, прихватило дерево, затрещало, заметалось в тесной печи. Алик еще полешек доложил, закрыл заслонку.
- Готово.
А бабка уже котел здоровенный на печь прилаживает.
- Варить что будете, бабушка?
- Тебя, внучек, и поварю. Согласен?
"Ну, вляпался, - думает Алик, - эту бабку в психбольницу на четвертой скорости отволочь надо". Но отвечает:
- Боюсь, невкусным я вам покажусь. Сухощав да ненаварист. В Трубино в продмаге говядина неплохая...
- Ох, уморил! - мелко-мелко хохочет бабка, глаза совсем в щелки превратились, лицо, как чернослив, морщинистое. А зубы у нее - ровно у молодой: крепкие, мелкие, чуть желтоватые. - Да какая ж говядина с человечиной сравнится?
- Вот что, бабушка. - Алик сух и непреклонен. - Дрова я вам наколол, разговаривать с вами некогда. Показывайте дорогу. Обещали.
Бабка перестает смеяться, утирает рот ладошкой, платок с розами поправляет. Говорит неожиданно деловым тоном:
- Верно. Обещала. И от обещаний своих не отказываюсь. Будет тебе дорога, только сперва отгадай три загадки. Отгадаешь - выведу на путь истинный. Не сумеешь - сварю и съем, не обессудь, внучек.
- Это даже очень мило, - весело соглашается Алик. - Валяйте, загадывайте.
Бабка опять хихикает, ладони потирает.
- Ох, трудны загадки, не один отрок из-за них в щи попал. Первая такая: без окон, без дверей - полна горница людей. Каково, а?
- Так себе, - отвечает Алик. - Огурец это.
- Тю, догадался... - бабка ошеломлена. - Как же ты?
- Сызмальства смышлен был, - скромничает Алик.
- Тогда вторая. Потруднее. Два конца, два кольца, в середине - гвоздик.
- Ножницы.
- Ну, парень, да ты и впрямь без двоек учишься. - У нее уж и азарт появился. - Бери третью: стоит корова, мычать здорова, трахнешь по зубам заревет. Что?
- Рояль.
- А вот и не рояль. А вот и пианино, - пробует сквалыжничать бабка.
- А хоть бы и фисгармония. - Алик тверд и невозмутим. - Однотипные музыкальные инструменты. Где дорога?
Бабка тяжело вздыхает, идет к двери, шлепая галошами. Алик за ней. Вышли на крыльцо.