***
Крамли не звонил двадцать четыре часа.
Стиснув зубы так, что они чуть не начали крошиться, я взнуздал свой "Ундервуд" и стремительно загнал Крамли в каретку.
"Говори!" - напечатал я.
- Как получилось, - отозвался Крамли откуда-то изнутри моей чудесной машинки, - что вы мне то нравитесь, то я злюсь на вас, как черт?
Потом машинка напечатала: "Я позвоню вам, когда старушка с канарейками умрет".
Как вы понимаете, я еще много лет тому назад липкой лентой приладил к своему "Ундервуду" две бумажки. На одной значилось: "ПРИЕМ СПИРИТИЧЕСКИХ ПОСЛАНИЙ", на другой крупными буквами было выведено: "НЕ ДУМАЙ'"
Я и не думал. Я просто давал возможность приспособлению для приема спиритических посланий стучать и клацать.
"Сколько еще мы вместе будем биться над этой загадкой?"
"Загадка? - ответил Крамли. - Загадка - это вы".
"Согласны вы стать персонажем моего романа?"
"Уже стал".
"Тогда помогите мне".
"И не рассчитывайте. Дохлое дело".
"Черт побери!"
Я вытащил лист из машинки. И тут зазвонил мой личный телефон на заправочной станции.
***
Мне показалось, что до будки я бежал миль десять, думая: "Это Пег!"
Все женщины, с которыми меня сводила жизнь, были либо библиотекаршами, либо учительницами, либо писательницами, либо продавали книги. Пег совмещала по крайней мере три из этих профессий, но сейчас она была далеко, и это приводило меня в отчаяние.
Живя все лето в Мехико, она занималась испанской литературой, учила язык, ездила в поездах с коварными пеонами и в автобусах с безмятежными нахалами, писала мне пылающие любовью письма из Тамазунхале и скучающие - из Акапулько, где солнце было яркое, а умы местных жиголо яркостью отнюдь не поражали, во всяком случае, не поражали Пег - поклонницу Генри Джеймса и консультантшу по Вольтеру и Бенджамину Франклину. Она повсюду таскала корзинку для завтрака, набитую книгами. Я часто думал, что, наверно, за ужином вместо сандвичей она закусывает братьями Гонкур.
Пег.
Раз в неделю она звонила мне из какого-нибудь заброшенного городка, славного своей церковью, или из большого города, то только что выбравшись из катакомб с мумиями в Гуанахуато, то едва успев отдышаться после спуска с Теотихуакана, и мы в течение трех быстро проносящихся минут слушали, как бьются наши сердца, и твердили друг другу все те же глупости - это была своего рода литания, всегда сладостная, сколько бы раз мы ее ни повторяли и как бы долго она ни тянулась.
Каждую неделю, когда Пег звонила мне, над телефонной будкой сияло солнце.
И каждую неделю, как только разговор заканчивался, солнце скрывалось, наползал туман. Мне хотелось бежать и скорее натянуть на голову одеяло. А вместо этого я насиловал свою машинку, выстукивая на ней скверные поэмы или рассказы - например, про марсианскую жену, тоскующую по любви и воображающую, как с неба сваливается землянин, чтобы увезти ее с собой, а его, перенесшего ради нее столько злоключений, убивают.
Пег.
Несколько недель, учитывая мою бедность, мы разыгрывали с ней старый телефонный трюк. Телефонистка, звонившая из Мехико, вызывала меня по имени.
Телефонистка, звонившая из Мехико, вызывала меня по имени.
- Кого? - спрашивал я. - Что, опять? Оператор, говорите громче!
Я слышал, как где-то далеко дышит Пег. Чем больше я нес всякую чепуху, тем дольше длился разговор.
- Минуточку, оператор, повторите, кто нужен. Телефонистка повторяла мое имя.
- Сейчас посмотрю, здесь ли он. А кто его спрашивает?
Из-за двух тысяч миль быстро откликался голос Пег:
- Скажите, это Пег. Пег.
Я делал вид, будто ухожу и возвращаюсь.
- Его нет. Перезвоните через час.
- Через час! - эхом отзывалась Пег. Щелчок, гудок, шум, она исчезала.
Пег.
Я вскочил в будку, сорвал трубку с крючка.
- Да? - завопил я.
Но это была не Пег.
Молчание.
- Кто это? - спросил я.
Молчание. Но кто-то там был, и вовсе не за две тысячи миль от меня, а совсем близко. Я ясно слышал, как у кого-то, кто молчал на другом конце провода, воздух посвистывает в ноздрях и во рту.
- Ну? - потребовал я.
Молчание. И звук, который слышишь, когда кто-то ждет у телефона. Кто бы там ни ждал, рот у него был открыт, он дышал в самую трубку. Шепот, шелест.
"Господи, - подумал я. - Ведь не мог же тот хриплый из трамвая вызвать меня в телефонную будку. В телефонные будки не звонят. Никто не знает, что эта будка служит мне личным телефоном".
Молчание. Вдох. Молчание. Выдох.
Клянусь, холодный воздух от шелеста из трубки заморозил мне ухо.
- Ну спасибо, - сказал я.
И повесил трубку.
Не успел я перейти через дорогу, а я бежал, закрыв глаза, как телефон зазвонил снова.
Я застыл посреди улицы, уставившись на будку, боясь дотронуться до трубки, боясь снова услышать лишь чье-то дыхание.
Но чем дольше я стоял, рискуя, что меня задавят, тем больше звонки из телефонной будки казались мне звонками с кладбища, похоронными звонками, сулившими плохие вести, как зловещие телеграммы. Пришлось вернуться и снять трубку.
- Она еще жива, - услышал я чей-то голос.
- Кто? Пег? - взвыл я.
- Спокойнее, - сказал Элмо Крамли. Я привалился к стене будки, ловя ртом воздух. Наконец успокоился, но разозлился.
- Это вы только что звонили? - задыхаясь, спросил я. - Откуда вы знаете этот номер?
- Да каждый в этом проклятом городе слышал, как заливается этот телефон, и видел, как вы к нему несетесь.
- Ну и кто же еще жив?
- Старушка с канарейками. Я проверил вчера поздно вечером.
- Так то вчера.
- Но, черт побери, я звоню вам не поэтому. Вечером приходите ко мне домой. Я сдеру с вас шкуру.
- Почему?
- Что вы делали возле моего дома в три часа ночи?
- Я?!
- Лучше позаботьтесь о хорошем алиби, вот что. Не люблю, когда за мной следят. Буду дома около пяти. Если быстро оправдаетесь, может быть, получите пиво. А будете таращить глаза, выгоню под зад коленкой.
- Крамли, - взвыл я.
- Извольте явиться.