Тебе придется попозже, возможно около полуночи, встретить самолет. Все зависит от самолета, мистер Кремер. Если он прилетит завтра, а
не сегодня, нам придется отложить развязку на субботнее утро.
– А где? У вас в конторе?
Вулф затряс головой.
– Опять вы хотите выведать информацию. Проклятье! Разве я непонятно говорю?!
– С вами не разберешься. Вы требуете, чтоб я дал слово. Ну, я и даю слово: либо приняться за работу, либо забыть то, что услышу.
– Нет… Арчи, звони Скиннеру!
Тут Кремер разразился выражениями, рассчитанными на мужской слух.
– Ох уж эти ваши забавы. Что это вы церемонитесь со мной? Прекрасно знаете, я вам не дам настучать в прокуратуру: ведь вы и всерьез можете знать
разгадку. О'кей. На ваших условиях.
Вулф кивнул. Искорка в его глазах чуть не укрылась даже от меня.
– Твой блокнот, Арчи. Дело замысловатое; боюсь, нам не управиться до обеда.
Глава 8
– Охотно объясню, – сказал я офицеру Хеферану, – как только ты оставишь свою лошадь и снизойдешь до меня.
Хеферан покинул свою – довольно таки крупную – лошадь и снизошел до меня. Мы расположились на макушке холмика в Центральном парке – того самого,
куда он меня привел в день нашего знакомства.
– Все, что я делаю, – сказал Хеферан для полной ясности, – я делаю во исполнение приказа. Мне велели встретиться с тобой и выслушать тебя.
– И тебе на все наплевать, – подхватил я. – Мне тоже, упрямый ты казак. Но у меня есть аналогичный приказ. Диспозиция следующая, как тебе уже
известно, там, внизу за рощей, – я показал пальцем, – там сарай, а за сараем оседланная и взнузданная лошадь Кейса под присмотром твоих коллег.
В сарае находятся две дамы, одна – Кейс, вторая – Руни, и четверо мужчин: Поул, Талботт, Саффорд и Бродайк. При них состоит инспектор Кремер со
своими людьми. Один из шестерки гражданских лиц – кто именно, определит жребий – в данную минуту надевает на себя ярко желтые бриджи да синюю
куртку – такие были тогда на Кейсе. Между нами, девочками, говоря, жребий подстроен инспектором Кремером. Одетый под Кейса избранник должен
взобраться на лошадь Кейса, проехать этот отрезок тропы, отпустив поводья, заметить тебя и поднять кнут в знак приветствия… А тебя просят
напомнить: вероятнее всего, твое внимание в тот раз было приковано к лошади, а не к всаднику, теперь же задай себе вопрос: ты на самом деле
узнал тогда Кейса или только лошадь?
И я воззвал к нему:
– Ради Бога, не произноси ни слова. Мне ты никогда ни в чем не признаешься. Так что прибереги вдохновение для других слушателей, для своего
начальства. Многое зависит от тебя – об этом можно лишь сожалеть, но сожалением делу не поможешь. Надеюсь, ты без обид примешь теоретическую
трактовку преступления. А она такова: убийца, одетый под Кейса, выжидает в верхней части парка, среди кустарника около половины седьмого; тут
Кейс выезжает на тропу; если бы он вышиб Кейса из седла с некой дистанции, пускай даже короткой, лошадь понесла бы. Значит, он выходит вперед,
останавливает лошадь Кейса и даже берется за уздечку, прежде чем спустить курок. Одна пуля для одного… Потом он тащит тело в кустарник, чтоб с
тропы никто ничего не заметил: ведь любой ранний наездник может появиться с минуты на минуту, скидывает плащ, прячет его под куртку, забирается
на лошадь и едет по парку, применяясь к обычному графику Кейса. Через тридцать минут, приблизившись к этому месту, – я показал на тропу,
выпрыгнувшую из кустов на обозрение, – он натыкается на тебя, а потом отправляется дальше, отсалютовав, как обычно, кнутом… Едва только
скрывшись с глаз долой, он начинает спешить.
Спрыгнув с лошади, понимая, что она сама найдет дорогу домой, испаряется либо на автобусе, либо на
метро. Цель – наискорейшее алиби: ему ведь трудно определить, как скоро обнаружат лошадь и примутся за поиски Кейса.
– Наверное, в протоколах записано с моих слов, что я видел Кейса, – косноязычно проговорил Хеферан.
– Плюнь и забудь, – убеждал я его. – Пусть твоя память будет чистой доской, на которую… – здесь я оборвал себя, оставшись непогрешимым
дипломатом, и глянул на часы – девять минут восьмого. – В то утро ты был на коне – или на ногах?
– Верхом.
– Тогда забирайся ка ты лучше на коня, чтоб все было, как тогда. Давай уж соблюдем все до точки. Запрыгивай! Вот он!!!
Признаю: казаки умеют садиться в седло. Через мгновенье он уже красовался на лошади – в этакие сроки я и ногу в стремя не успел бы сунуть. Взор
его был устремлен на тропу, выбегавшую из зарослей. Признаю также: гнедой смотрелся оттуда великолепно. Гордый изгиб шеи, легкий ход, как
справедливо заметил Хеферан в прошлый раз. Я напрягся, пытаясь разглядеть лицо всадника, но безуспешно: на таком расстоянии у меня это не
получилось. Синяя куртка – да, желтые бриджи – пожалуйста, ссутулившиеся плечи – ради Бога! Только не лицо.
Хеферан не проронил ни звука. Когда всадник преодолевал последние футы открытого пространства, я вновь сосредоточился на физиономии: сейчас все
должно было случиться, за крутым поворотим его ждут четверо – конная полиция.
И оно случилось, но только не то «оно», какого я ожидал. Гнедой исчез за поворотом ровно на полсекунды и тотчас же был опять здесь, одним
прыжком, причем шея его утратила свой гордый изгиб. Ему и его всаднику узенькая тропа, видать, надоела вконец. Десять скачков он выдал в сторону
от поворота, потом кинулся влево, блистательным рывком вылетел на траву и, показав нам хвост, понесся напрямую к Пятой авеню. Тут же появилась
четверка верховых копов – подобие кавалерийской атаки. Они по достоинству оцепили маневр гнедого, мигом лошади напряглись, прочертили футов
десять по мягкому грунту, и вот уже они мчатся вослед гнедому.
Из за рощицы с криками появились люди. Хеферан оставил меня. Лошадь его ринулась вниз по склону, чтоб влиться в погоню. С востока послышались
выстрелы и это меня доконало. Я готов был отдать годовое жалование, все что угодно, вплоть до царства, за коня, но, не имея ничего, я все равно
кинулся туда.
На спуске к тропе я перекрыл все рекорды, но дальше начался подъем, кроме того, пришлось продираться сквозь заросли, перелезать через заборы. Я
шел по прямой на шум, доносившийся с востока, – там состоялся второй раунд стрельбы. Наконец завиднелись границы парка, но я не различал ни
малейшего движения, хотя звуки, казалось, все приближаются, шум становится все громче. Прямо передо мной выросла каменная стена, ограждавшая
парк; не зная, где искать ворота, я забрался на стену и, налаживая дыхание, огляделся.
Передо мной были Шестьдесят пятая улица и Пятая авеню. Кварталом выше, напротив входа в парк, авеню заклинила кутерьма. Автомобили,
преимущественно такси, концентрировались по обе стороны перекрестка, а пешеходы продолжали надвигаться отовсюду. Над всем этим многообразием
возвышались лошади. Кобылы – и гнедой. Он выглядел невредимым, чему я обрадовался. Обрадовался на бегу, пересекая мостовую. Седло гнедого
пустовало.
Я продирался к эпицентру толпы, когда некто в мундире схватил меня за руку. Хеферан – не я буду! – форменным образов пропел: «А ну ка разрешите!
Это Гудвин, помощник Ниро Вулфа!» Я был рад сердечно отблагодарить его, да дыхания не хватало.