Вдоль дороги из-под камней торчали колючие черные узловатые прутья - то ли кустарник, то ли трава. Ослики на ходу срывали два-три побега и долго ими хрустели.
О случившемся пытались не говорить, но молчание получалось еще более тяжелым. Алексей испытывал сложное чувство. С одной стороны, дети были обузой, страшной обузой. Он так и не решил, что с ними делать и где оставить. Теперь обуза эта была с него снята. Но таким способом... Такого исполнения своих желаний он не хотел. Если же это не исполнение желаний, то значит, что он и Саня послужили марионетками для неведомых вершителей судеб людей этого мира, безвольными тружениками рока. Это неприятно вдвойне... и многое объясняет: например, странную расслабленность, охватившую его накануне визита подземников.
Но эта расслабленность могла быть вызвана и простой усталостью, возразил он сам себе. Семижильный, да. Но не тридцати и не сорока... Отупение, как у бессменных часовых. Ожидание нападения становится чем-то самодовлеющим, и собственно нападение воспринимается как нарушение то ли условий какого-то договора, то ли правил игры...
Возможно. И все равно в том, что произошло, содержался какой-то второй смысл. Важный не для них двоих, а для тех, среди кого лежал их путь. Он попытался взглянуть на это чужими глазами, но не сумел.
И правда, устал. Очень устал.
Не думать об этом. Когда думаешь об усталости, то лишь подманиваешь ее. И он стал думать о холодном северном острове Мариамна, где их, мальчишек-новиков, обучали приемам отважного боя...
Когда шли к Кузне, Апостол и Железан рассказывали ему о том, как сами проходили службу на острове Мариамна. Это были смешные истории, повторявшиеся из года в год.
Про явление призрака Железана Алексей решил пока молчать.
- Мы тут как в лабиринте, - сказала вдруг Саня. - Только стены не твердые, а вязкие. Или осыпающиеся, не знаю. Можно свернуть в любом месте, но далеко не уйдешь...
- Да, - сказал Алексей. - Жизнь вообще так построена. Не замечала?
- Замечала... - Это получилось зло. - Еще как замечала. Что ты делаешь?
- Дудочки.
- Будем играть и петь?
- Петь - это отдельно... Хотя мысль неплохая. Давно мы с тобой не пели.
- Ни разу, - сказала Саня и тут же усомнилась: Или... раньше?
- Раньше, - сказал Алексей. Не переставая водить ножом - стружка вилась тонкая и ровная, словно белый бумажный серпантин, - он негромко завел:
- Когда на небе полная луна, садится дева Анна у окна, садится дева Анна и гадает на меня, когда на небе полная луна.
Снимает дева Анна крестик свят, пусть ангелы небесные поспят, пусть ангелы небесные во сне меня узрят - снимает дева Анна крестик свят.
В пении этом Сане вдруг послышался звук шагов проходящего строя, позвон оружия...
Во блюдечке серебряном вода, она не помутнеет никогда, она не помутнеет, не покажет на меня - во блюдечке серебряном вода.
И свечечки горючий огонек облизывает тихо фитилек...
Что-то случилось. Старинная славская песня будто сорвала пелену с глаз, будто... будто разрешила ей что-то. Саня набрала полную грудь воздуха, выдохнула осторожно... и не выдержала.
Она не знала, о чем плачет. То есть знала, конечно... но не хотела называть это даже про себя. Поэтому лучше думать - что ни о чем. Обо всем сразу.
Потом, когда слезы кончились (она сидела прямо на дороге, в пыли, уткнувшись Алексею в плечо, он гладил ее по голове, что-то шептал, успокаивал...) и можно было посмотреть по сторонам, она так и сделала - встала, легко опершись на плечо Алексея и тем же жестом как бы велев ему оставаться на земле, и посмотрела сначала назад, потом вперед.
Позади из разных оттенков серого складывался пейзаж: реки, леса, поля, деревни... Испарения поднимались к своду, превращались в туман и падали вниз. Посередине всего возвышалась не такая уж высокая гора с обширным замком на вершине.
Они уже поднялись выше этого замка, и видны были все стены его и башни, и заключенные в стенах леса, и большое черное озеро на вершине, куда и падала тонким, но непрерывным потоком вода со свода. Этот мир населяли существа, оставшиеся темной тайной друг для друга, а потому ставшие друг для друга заменой настоящей судьбы и настоящего провидения. Это было по-своему интересно...
Впереди, там, где сгустившийся под сводом туман почти касался дороги, светилась голубая полоска. И при взгляде на эту полоску начинало светиться и чуть пульсировать золотое пятнышко в глазу...
И еще пробудила эта песня незнакомое чувство мрачного торжества. Саня вдруг поняла, что только что одержала над кем-то важную победу, за которую заплатила очень дорогой ценой, - хотя что это за победа и что за цена, она пока не знала и поняла много позже...
А я лежу за краешком земли, - вспомнила она недопетое, - головушка удалая в пыли.
И сердце от разлуки уж не стонет, не болит, ведь я лежу головушкой в пыли...
- Вот, - подал дудочку Алексей. - Если нужно будет меня позвать - подуди. Я услышу... везде. Пока она не высохнет и не покоробится...
Саня приняла дудочку двумя руками. Посмотрела на Алексея:
- У меня когда-то была такая. Я что-то помню... и вдруг всхлипнула. - Это что, было обязательно - отнимать память? Прятать ее куда-то, запирать? Обязательно?
- Обязательно. Иначе ты выделялась бы - как... как луна. Тебя очень легко было бы найти.
- Нашли ведь. И ты нашел, и те... другие. Мне так плохо, Алеша... это мучение: помнить кусками...
- Прости, - сказал Алексей.
- Что ты мог сделать?..
- Ударить напролом. Пробиться. Сразу - из убежища в мир. Тогда тебе пришлось бы только один раз ломать память. А теперь - это как с плохо сложенным переломом. Ломать и сращивать, ломать и... Ты терпи.
- Я терплю. Не извиняйся - я все понимаю. Напролом было опасно, ты не стал рисковать. Я ведь что: пожаловалась, и легче. Не обращай внимания...
До места обитания Мантика оставалось еще несколько часов пути. Давно погасла голубая полоса над горами, и лишь взятые с собой вечные фонари (в них надо было лишь раз в день подливать воду да изредка добавлять сахар) освещали путь, как маленькие дружелюбные солнца.
Может быть, днем Алексей быстрее узнал бы это место. Сейчас, когда свет не доставал и за тридцать шагов, сделать это оказалось непросто.
Тот, из видения, брошенный городок, через который будто прокатился чугунный шар: вот прямая глубокая вдавленность, только без воды, по сторонам дома, растертые в пыль, чуть дальше просто развалины, а еще дальше должны быть вполне целые домики, и маленький белоснежный храм, и базарная площадь с длинными каменными прилавками...
И задним числом припомнился замок, почти неотличимый от скал. Но в видении на стенах стояли стражники в красных плащах и с длинными копьями. За стенами же тогда копошилось... да, именно это мерзкое слово: "копошилось" - множество серых от грязи голых людей, в полой тишине будто бы разыгрывающих какую-то многодневную злую мистерию... видеть это нормальному живому человеку было нельзя...
Он увидел. И запомнил.
Но, наверное, не с той силой и страстью, с какой это требовалось запомнить, - потому что лишь сейчас, уйдя оттуда, понял, откуда именно ушел.
Вот, значит, что это за мир...
Могила несбывшегося Бога.
Надо убираться отсюда, подумал Алексей едва ли не панически - как будто бы не тем самым он и был занят до сих пор...
Так оно и выглядит повсюду, подумал он, - это богосквернящее умение, одно из самых черных и грязных: создание "механического дива"; собираются в одно место сотни живых людей, над всеми ними производится особая инвольтация, после чего они перестают быть людьми, а становятся частями чрезвычайно мощного чародейского инструмента.