У него был неимоверно красивый старомодный почерк с завитушками.
- Ну, вот. - Он оглядел работу. - Теперь все как надо.
Саня завороженно посмотрела на бутылку. Потом вдруг фыркнула. Потом фыркнула громче. Потом рассмеялась. Захохотала. Она хохотала, не в силах остановиться. Хохоча, она совсем согнулась, повалилась на пол и хохотала на полу, дрыгая ногами.
- Это же смешно! - выговаривала она между спазмами хохота. - Это же смешнее всего! Это же показать - такая комедия будет! Никакой Чаплин... это вам не ботинки варить... Ты разве не видишь, как это смешно? Шли, шли - и дошли. До ручки! До шариковой! На этикетках пишем! А дальше-то? А дальше-то что? Дальше-то что?..
Алексей взял другую, не подписанную, бутылку, ударом в донышко вышиб пробку и, придерживая Саню под затылок (лицо ее было пугающе-бледным, вокруг глаз образовались черные круги), дал ей отхлебнуть. Зубы сильно стучали о стекло, вино проливалось на шею, и все же несколько глотков она смогла сделать.
- Спаиваешь... беззащитную девушку... да? Спаивай, спаивай... сам же и понесешь потом...
Она мучительно, со всхлипом, набрала полную грудь воздуха. И вдруг, вздрогнув, обмякла у него на руках. Наверное, на короткое время она потеряла сознание, а потом обморок мгновенно перешел в сон: лицо порозовело, губы приоткрылись, глаза под веками двигались быстро-быстро...
Вино просто не успело бы подействовать! Алексей растерянно смотрел на нее, не зная, что предпринять. Это была истерика... но и не совсем истерика. Или даже совсем не истерика. Он провел рукой по ее лицу, покрытому легкой испариной. Саня сонно потерлась о его ладонь.
Что же мне делать, подумал он.
Он сидел и смотрел на нее, а она повернула лицо кверху и, не открывая глаз, улыбнулась легко и радостно. И тогда он наклонился и поцеловал ее в эти губы, которые могут так улыбаться...
- Ф-фф... - выдохнула она наконец. - Ох, Алеша... если бы ты знал, как я тебя люблю...
Она закинула руку ему за голову и сама потянулась к новому поцелую.
А Алексей вдруг... заметался. Никто не заметил бы его метаний, и уж Саня-то не заметила наверное, но сам он прекрасно понимал, что теряет голову и дергает за какие-то такие запретные нити судьбы...
Долг, отделилось от пустоты и запрыгало: долгдолг-долг... Это слово значило ровным счетом - нуль. Ту же самую пустоту...
Они посмотрели друг другу в глаза и наконец-то поняли, что ничего не избежать.
Отряд Валентия Урбасиана уже через полчаса после прибытия на вражеский берег рассыпался, исчез. По одному, редко по два шли на юг мелкие торговцы и ремесленники, деревенский легат конвоировал вора, маленькая труппа бродячих акробатов катила свою пеструю тележку, крестьянские парни с бритыми лбами направлялись в ближайшую дому, конкордийскую казарму. Хотя побережье к северу от Суй и считалось принадлежащим Степи, жители его имели право выбирать, в какой армии им служить. Хотя и это утверждение лукаво: конечно же, все рекруты предпочли бы армию Авенезера - хотя бы потому, что степные армейские обычаи были не в пример как вольнее конкордийского устава, а жалование у степняков превосходило конкордийское впятеро. Да и известно было всем: степняки воюют за чужими спинами. Если это не союзная армия, то мирные жители, которых гонят живой стеной... Но в степную армию жителей побережья брали неохотно: едва ли одного из двадцати. А по какому принципу отбирали, ответить не мог никто. Но - не самых сильных и не самых умелых...
Отважники, осененные чародейством Сарвила, как-то особенно не бросались в глаза, и немногочисленные стражники на перекрестках и мостовых переходах легко и быстро пропускали их, взимая положенную мзду и не задавая лишних вопросов.
И когда потом их спрашивали об этом, то лишь немногие могли описать свои ощущения: легкое раздражение, брезгливость и желание поскорее отвязаться от немытых... Но большинство стражников просто не могли вспомнить, что они видели и что чувствовали, потому что видели они все время одно и то же, а не чувствовали вообще ничего.
Утром следующего дня отряд собрался почти полностью в ореховой роще в пяти верстах от рыбачьей деревни Селивры. Недосчитались двоих, слава и отрока, шедших в образе слепца и поводыря. Это была потеря, но без таких потерь обходилось редко даже в учебных походах.
Чародей Сарвил чувствовал какую-то неясную и неровную тяжесть, приходящую с запада... Он не стал даже пытаться определить, что это такое. Любое действо его могло быть замечено. Поэтому он очень осторожно и тихо - за пределами рощи его не услышал бы сам Филадельф - возобновил "отталкивающий слой" на бойцах и отправил их дальше. Второй переход был самым трудным: девяносто верст. Трудность была не в самом расстоянии, а в том, что преодолеть его нужно было за одни сутки, но притом неторопливо.
- Стало быть, теперь и мы живем по обычаю Степи:
с мертвым царем во главе. - Вандо поставил опорожненный каменный кубок на стол и вдруг грохнул кулаком по столешнице. - Междь зосрач!.. прости, этериарх, невмочь держать в себе...
Мечислав не прореагировал никак: сидел, пристально глядя на черный камень своего древнего перстня. Не пристало гостю опровергать хозяина. Потом сказал:
- До поры, генарх.
- Нет, - тут же откликнулся Вандо. - Все кончилось. Уже никогда не будет того, что было. Не знаю почему. Я не чародей... - он усмехнулся чему-то и на секунду задумался, - но и я кое-что умею. От природы. Дар. Если я могу что-то представить значит, так оно и есть на самом деле. Если же не могу... Так вот, я не могу представить себе, что через пять лет мы будем жить так, как жили пять лет назад...
Он замолчал и потянулся к кувшину.
- Вообще-то я хотел просить тебя о важном, сказал Мечислав.
- Мне не верят, - вздохнул Вандо. - Всегда выходит по-моему, а мне все равно не верят.
- Отдай мне в жены сестру твою Благину...
- Что? - Вандо показалось, что он ослышался.
- Прошу тебя, отдай мне в жены сестру твою Благину, вдову достойного воина. Я вдов, состоятелен и важен. Дети мои взросли. Ничто не препятствует нашему соединению.
- Вот как... - Вандо нахмурился. - А она-то хоть знает?
Мечислав чуть заметно покачал головой:
- Я не... решаюсь...
- Как же я могу - за нее? И вообще - что это ты вдруг воспылал?
- Не вдруг, - сказал Мечислав. - Не вдруг... - Он посмотрел на Вандо и будто прыгнул с моста: - Ее дети - это мои дети.
- Что? Что ты говоришь такое?
- Говорю как есть. БЫЛ блуден. А потом понял, что не могу без нее жить... а с нею - обычай не позволял... виделись, как воры...
- Вот оно что...
Вандо смотрел на опустившего голову этериарха. Ох, как много странного становилось понятным теперь! Он перебрал в памяти: и будто бы случайные заезды стражников в имение, и пустые долгие переговоры кесарских логофетов и с ним самим, и с клевретами, когда стражники кесаря разбивали лагерь поодаль, и поведение сестрицы... И Вандо вдруг захохотал:
- А я-то, старый болван, - расхвастался! Дар, дар! А тут... под носом... Дар!..
Мечислав сидел не поднимая глаз.
- А теперь, значит, обычаи позволяют? отсмеяв-шись, спросил Вандо.
Мечислав помедлил с ответом.
- Ты был прав, когда говорил, что жизнь меняется. Я тоже чувствую подобное. И может быть, пришла пора создавать новые обычаи... или жить не столько по обычаю, сколько по разумению своему...
С минуту, а то и дольше, Вандо молчал. Он налил себе еще, не глядя на кубок, вино полилось через край - он почти ничего не отпил, ошарашенный просьбой и новым знанием. Потом он дернул за шнурок, свисающий с потолка. Прибежал мальчик.
- Ступай чинно к сестре моей Благине и передай ей просьбу прийти к нам немедля.