Мальчик поклонился и исчез.
- Как она скажет, так и будет. - Вандо потер рукавом лоб. - А ты сиди и молчи.
Мечислав кивнул. У него был вид школьника, пойманного учителем на краже цыплят. Учитель никогда не поведет его к легату, но от этого еще более неловко...
Вандо смотрел на него как-то иначе, как никогда не смотрел раньше, но как смотрел, бывало, на сестренкиных женихов... Этериарх в свои пятьдесят был прям и поджар, как степной волк. Черная стриженая борода и почти белые волосы над высоким залысым лбом придавали ему вид необычный и даже значительный. Верность его кесарю была вне всяческих сомнений, и ни один недруг - а таких имелось немало на свете - не мог бы сказать, что этериарх по самой строгой мере поступился честью акрита. Этим он, надо сказать, и наживал себе врагов среди кесаредворцев... А еще был Мечислав, в оправдание имени, бесстрашным и умелым бойцом, и мало кто из разбойников и бродиславов, скрестивших с ним клинки, мог потом рассказать об этом. Да, подумал Вандо, в такие времена, какие настают, это немаловажная стать...
Благина вошла - и вспыхнула лицом. Она поняла все сразу, в первый же момент. Поняла по дороге. Поняла, когда прибежал мальчик. Поняла десять лет назад...
- Вот, - сказал Вандо, - просит тебя почтенный этериарх стражи в жены. Отдавать?
Она знала, что сейчас скажет "да" - и на этом все кончится. Все кончится... Будто ветер шумел в ночных деревьях и кричали ночные птицы.
- Что молчишь? Или опять не люб? - Вандо изобразил ворчание.
Блажена вдруг поняла, что стоит на коленях.
- Брат, - сказала она и замолчала.
Ветер превратился в бурю.
Мечислав вдруг оказался рядом. Он также стоял на коленях и смотрел в ее лицо, не касаясь ее, и в темных глазах его не было дна.
- Да, - сказала она и неожиданно заплакала. Вандо встал, тяжело опершись о столешницу.
- Раз так угодно высшим силам, - нараспев произнес он, - то пусть и свершится их воля. Отдаю тебе, Мечислав, сестру мою Благину, вдову славного воина, в жены. Бери ее и заботься о ней, люби ее и лелей. И она пусть любит тебя и хранит своей заботой. Свадьбу играем вечером. А сейчас идите с глаз моих, сластолюбцы и развратники... - И он опять захохотал, но уже не так весело. - Ты, сестренка, знаешь, что удумали сотворить твои сыновья, а мои племянники?
Благина кивнула, не вытирая слез.
- С твоего благословения?
Она кивнула опять. Вандо вздохнул.
- Ладно, ступайте. Я выйду через полчаса... Он свирепо дернул за шнурок и велел возникшему мальчику звать сюда домоправителя Чедомира, а самому - нестись на крыльях в большой храм за жрецом.
Штаб диктатора Рогдая обосновался в Артемии, в здании деревенского театра. Туда, к Артемии, и с севера, и из кесарской области, и даже с юга тянулись тысячи людей. Это были рекруты из крестьян, и молодые горожане, и славы, бедные и не очень; последние приводили с собой отроков из простолюдинов, желающих добыть в бою посвящения в славы. Были здесь и люди темные, а то и явные разбойники. Были храмовые дружины, были легаты и деревенские чиновники. Эту людскую смесь перетряхивали, сортировали и посылали в три основных лагеря, Зеленый, Синий и Белый. В Зеленом готовили воинов рассыпного боя, копейщиков и лучников, в Синем - легкую пехоту, в Белом пытались соорудить пехоту тяжелую. Тех же, кто прибывал на конях, отправляли под азахскую деревню Гроза в руки тысячника Симфориана, наводившего страх свой зверообразностью и громоподобным рыком. Еще во времена мятежа Дедоя Симфориан проявил себя хорошим воином: его сотня накрепко перекрыла мятежникам путь на восток, в Нектарийскую область, откуда их потом выкурить было бы неимоверно трудно. Хотя с тех пор Симфориан постарел, но оставался отменным наездником и не упускал случая объездить взятого из табуна жеребца.
В отличие от большинства азахов, видящих в коннице высший, а потому самостоятельный род войск и в тактике придерживающихся одного правила: "Бей и беги", Симфориан знал цену пехоте и знал, что иной раз нужно положить во встречной рубке великолепную конницу, чтобы дать отойти, перестроиться и развернуться какому-нибудь серому хору деревенских увальней...
Венедим Паригорий вел в Артемию то, что уцелело от его отряда, попавшего в засаду. Еще вчера двадцать два слава и четыре сотни новобранцев, все с оружием, при полусотне коней, двигались по проселочным дорогам западнее Бориопольского тракта, забитого беженцами. В какой-то деревушке они наткнулись на конкордийский разъезд в три десятка всадников, легко выбили его и погнались конные - за уцелевшими. И сам Венедим тоже погнался... В лесу на узкой дороге разъездчики попытались развернуться и дать бой, были вторично биты и рассеялись по лесу. Славы повернули назад.
Еще издали они увидели, что деревня горит. Крестьянские дома здесь ставят из глиняных кирпичей, скрепляемых известью, но надворные постройки обычно деревянные. Они-то и пылали, а на улице, подальше от огня, между каменными домами бродили какие-то тени... Все было устелено трупами, кричали и плакали раненые, и у живых не было сил связно рассказать о том, что случилось.
Потом это все-таки удалось вьыснить. Главным образом потому, что среди убитых оказалось и несколько тел очень необычного вида.
Через полчаса после того, как конные унеслись в погоню за конными, в деревню с двух сторон вошли великаны. Они были не столько высоки - хотя и высоки тоже, - сколько широки и тяжелы. Каждый держал два меча. Земля гудела под их шагами...
От мощных панцирей отскакивали стрелы. Длинными мечами великаны легко отводили удары копий, и уж совсем немыслимо было сойтись с ними вплотную. И все же именно так, вплотную, телом к телу, удалось положить тех нескольких, которых удалось положить. Новобранцы отчаянно бросались по три-четыре человека сразу, и, пока великан рубил одних, оставшиеся проскальзывали под свистящими клинками и ухитрялись дотянуться короткими своими мечами, а то и ножами до незащищенного горла...
Еще три великана были исключительно хладнокровно расстреляны мальчишкой-лучником, всаживавшим стрелу за стрелой в их лица. Мальчишка, как ни странно, остался жив: последний из убитых великанов упал на него, придавил к земле и тем самым спрятал, скрыл.
Испугал великанов огонь. Когда все начало полыхать и сверху посыпались головни, они попятились и исчезли так же внезапно, как и появились...
И теперь в крестьянских телегах ехали следом за отрядом три тела, будто и вправду вырубленные из камня - так они были тяжелы. Еще четыре - зарыли поодаль, у болотца. А у самой деревни в наспех вырытом рву похоронили сто девяносто шесть новобранцев, принявших такой неравный и жуткий бой. Они лежали вперемешку, и побежавшие, и стоявшие насмерть, потому что подлинная смелость познается только в третьей схватке, а в первой бывает всякое.
Раненых отвезли к тракту и передали в проходивший мимо госпитальный обоз. Хоть в этом немного повезло... Всего же у Венедима осталось меньше четверти бойцов.
Хуже всего было то, что Венедим - до следующей схватки - не мог быть уверен, что его бойцам не переломили хребет духа и что в новом бою они не ударятся в панику в первую же секунду...
Ему хотелось верить, что это не так, - но, глядя на лица парней, которые, может быть, впервые в жизни похоронили так много тех, с кем еще утром делили хлеб и пили воду с вином, он пытался мучительно вспомнить или представить себя в такой ситуации - и это почему-то оказывалось невозможным, все время невозможным...