Твина наконец заметила ее и остановилась, оценивая
размеры тени.
Тень была длинная и очень, очень темная. Таких темных теней Твине еще видать не доводилось. Тень потянулась и зевнула, а девушка, затаив
дыхание, отпрянула назад, потому что поблизости не было ничего - ну буквально ничего не было на этой просторной каменистой равнине, - что могло
бы отбросить такую тень. Наконец, увидев, что тень не делает никаких угрожающих движений, а вернее сказать, не движется вообще, Твина подошла
поближе, чтобы повнимательнее ее рассмотреть.
- Минуточку, - сказала тень.
Она потянулась снова, принимая самые фантастические очертания, и в конце концов превратилась в небольшой предмет. Предмет, похоже, поначалу
представления не имел, какую же форму ему принять. Поверхности его наплывали друг на дружку, и выглядело это так сверхъестественно, что у Твины
свело желудок. Она вспомнила, что в историях, легендах и древних сказаниях марсианских поселенцев говорилось о странных, недоступных
человеческому пониманию тварях, давно уже вымерших, но, согласно легендам, навещавших порою планету, чтобы проверить сердца и умы ее новых
жителей - бедного белого отребья и бедного черного отребья, а также отребья всех мыслимых и немыслимых оттенков, которые эмигрировали с Земли в
поисках лучшей жизни.
Глава 16
В ХОГАНЕ
Жизнь, по марсианским меркам, у Твины была довольно спокойная. Семья жила в герметизированном хогане с задраенными поцарапанным пожелтелым
пластиком окнами, еле пропускавшими скудный солнечный свет. Хоган был простым однокомнатным строением. В углу сидел папуля Твины, болтая со
своим единственным другом - марсианской песчаной крысой. Улучив минутку, папуля наклонялся к крысе и шептал: «Они, хотели забрать мою ногу, но я
ее вернул, видишь?» И после смеялся себе под нос тихим злобным смешком, от которого у зрителей, случись здесь таковые, как пить дать свело бы
желудки. Так он сидел уже два года, с тех пор как Твина и ее матушка переболели марсианским гриппом. Грипп оказался группы В - той самой, что
вызывает тяжесть и зуд в руках, сопли в носу и галлюцинации. Из-за болезни женщины были не в состоянии крутить колеса машины, моловшей их
реальность. Бубер кончал в ту пору марсианскую школу Ударов Судьбы, так что помочь им не мог. Папуля был безнадежен, и велосипедный привод
главной машины реальности оставался недвижим, а ее искусно сработанные резные железные колеса тихо и укоризненно вспыхивали тусклыми бликами в
слабых лучах маленького, но далекого солнца. Мельница реальности стояла в углу без присмотра, пока женщины по очереди болели в единственной
кровати. Свет в доме начал тускнеть и колебаться, по мере того как испарялась реальность. Но главная беда была еще впереди, как это часто бывает
с бедами. Папуля посмотрел вниз и увидел, что остался без ноги. Истощение реальности, как правило, сказывается сначала на конечностях. Папуля
запаниковал. Твина по сей день помнила, каким безумным взглядом он воззрился на культю, аккуратно обрезанную и некровоточащую - у реальности нет
времени на кровопускание. «Моя нога! - возопил папуля. - Она исчезла!»
«Не волнуйся», - сказала матушка и, поднявшись с одра болезни и пошмыргивая тихонечко носом, заставила свое хрупкое тело выполнить суровую
задачу: повернуть большое колесо мельницы реальности. Папулина нога вернулась - немного колыхаясь вначале, но затем отвердев и став такой же,
как была, ничуть не поврежденной этим испытанием, если не считать легкой сыпи на подъеме стопы, где реальность натирает чаще всего.
Но ущерб - психический ущерб - был нанесен, причем непоправимый. С того дня папуля уже не доверял никому. Он сделался мнительным и
маниакально подозрительным, он тайком окружал себя маленькими камушками и приговаривал: «Они мои помощники. Они не дадут украсть мою вторую
ногу».
В общем, вел себя папуля из рук вон плохо. А его безумие явилось для семьи последним ударом. Через неделю после того, как он тронулся
окончательно, Твина с матушкой устроили совещание.
- Мы не можем продолжать кормить человека, не способного себя содержать, - сказала матушка. - Ох, папочка! - взмолилась Твина. - Ну
попробуй еще разок!
Но папуля наотрез отказался вращать колесо мельницы реальности.
- С меня довольно, - заявил он. - Я к этой штуке больше близко не подойду.
- Ну пожалуйста, пап! - сказал Бубер. Дело в том, что на это совещание вызвали Бубера, старшего брата Твины. Окончив с диопсисом школу
Ударов Судьбы, он пошел работать в мастерскую марсианских аномалий. Буба мастерил копии предметов пропавшей или, возможно, исчезнувшей древней
цивилизации для организации, которая продавала их туристам. Он делал юбки из мыльного камня с оранжевыми и красными топчиками. Он делал
гистаминные ограничители, вводимые крышками Для бутылок. У него была даже машина, которая делала крышки для бутылок из яшмы - или же яшму из
крышек для бутылок, в зависимости от спроса. Вещи были достаточно непонятные, но продавались хорошо, и если туристы не жаловались, то Бубер и
подавно. Делал он и телефонные книги, и воздушные шары, и зеленые и красные штучки, каких никогда не бывало и не будет. Вообще-то туристов на
Марсе было немного. К тому же вещички, изготавливаемые в мастерской аномалий, пользовались плохой репутацией, поскольку никто никогда не видал
предметов древней марсианской культуры: откуда, мол, нам знать, что Буберовы поделки не подделки? Но всегда находились желающие привезти сувенир
с красной планеты, чтобы поставить его на каминную полку. И Бубер продолжал работать на своем маленьком токарном станке, своими старенькими
инструментами. Он был заядлым трудягой, возможно, из-за своей заячьей губы и странной осанки. Кое-кто считал его не таким уж простаком, но Твина
с матушкой всегда защищали Бубу. «Он теперь глава семьи, с тех пор как у папули совсем поехала крыша». Но на сей раз случай был чрезвычайным,
потому что человек, отказывающийся крутить колеса машины реальности, угрожал существованию всех остальных.
Как хорошо жилось, наверное, в те дни, когда в машинах реальности не было нужды, подумала Твина. Когда реальность давалась даром, как
воздух или погода, а не как цель желанная. Да, нынче все не так. После дьявольских экспериментов Эренцвейга с рекомбинантными метафорами на
Вселенную нашел стих многозначности, все стало равным всему, и ничто не могло доказать свою собственную доподлинную реальность. Эх, вернуть бы
те прежние денечки!
Подумала она так, очевидно, вскоре после появления тени. Потому что о тени сначала Твине думать было нечего. Если ты видел одну тень - ты
видел их все. Во всяком случае, так гласит народная мудрость. Но скоро Твина поняла, что эта тень особенная. Во-первых, она была трехмерной или
даже, если учесть чудную выпуклость на лицевой диагонали, четырехмерной. Во-вторых, передвигалась она как-то чудно, выгибаясь, точно гусеница,
ползущая по листу. Видно было, что у тени есть по меньшей мере один глаз - мертвый белый глаз, живший, как казалось, самостоятельной жизнью,
хотя и нехотя перемещавшийся вслед за тенью.