Переход на режим саморазрушения поразил на миг машину изжогой безразличия, и она задумчиво потерла свою надчревную область. Как она могла
запамятовать об этом! Машина решила быть пока поосторожнее. Первым ее побуждением было что-нибудь сотворить. Ведь с этого все начинается, верно?
Но ей не хотелось создавать ничего серьезного. Она неважно себя чувствовала в последнее время - о, ничего серьезного, просто приступ энтропии,
легкая потеря головы, не более. И хватит об этом. Но где же мое несерьезное создание? Машина повертела головой и увидела, что сотворила королеву
Ноля - высокую, довольно строгую на вид женщину с нахально торчащими грудями, одетую в перья стриптизерши.
- Встань и представься, - велела ей машина. Начало получилось не бог весть, но надо же с чего-то начать!
- Приветствую тебя, рассказчица, - промолвила женщина. - Я чудодейка-блудодейка Камина, королева Ноля. За мной наземным транспортом следует
мое тщательное описание. Но, надеюсь, я не испорчу его тебе, если скажу, чтобы подразнить немножко предвкушением, что у меня волнистые
двухцветные волосы и прекрасный ассортимент других вторичных половых признаков.
Глядя на нее, машина Шехерезада вдруг осознала, что всю жизнь была чего-то лишена. Она смотрела на Камину и ощущала, как плавится внутри
металл и вспыхивают внешние цепи, сгорая и растекаясь бесформенной жижей. Боже, до чего прекрасна была эта королева! Но как могла она, простая
машина, позволить себе такое суждение? Те, кто заправляет делами в том месте, откуда начинаются все дорожки, небось посмеиваются сейчас над ее
жалкими попытками сексуального ориентирования. Если, конечно, они заметили... Казалось, машина растеряла все слова, и королева Ноля, а может
быть, Ночи заколебалась расплывчато, уже мало похожая на леди, но еще не совсем - на мочалку.
- О машина! - сказала она. - Как мы дошли до того, что встречаемся с тобой вот так?
- О чем ты говоришь? - удивилась машина Шехерезада. Ее охватило некоторое беспокойство, поскольку данный персонаж не должен был обращаться
к ней столь фамильярно. Но теперь, когда королева упомянула об их фиктивной прежней встрече, вероятностный усик оторвался от гипотетического
центра чувств машины и пустил свой собственный побег с непредсказуемыми последствиями.
- Нам нужно убраться отсюда, - сказала королева Ночи. - Ни о чем не спрашивай. Просто делай, как я говорю.
И машина Шехерезада не устояла перед искушением. Разве не этого она всю жизнь хотела на самом-то деле? Покорности, покоя, уюта? Как давно
она уже не портилась, не ломалась, не предавалась по-настоящему приятной испорченности! Она взяла королеву Ночи за руку - маленькую, совершенно
непохожую на ее собственные гибкие и изящные щупальца, но, несмотря на это, по-своему прекрасную, - и шагнула в гигантский коридор,
простирающийся между двумя вечностями. Ей казалось, будто она шагает и задыхается, судорожно хватая ртом воздух. Хорошо еще, что здесь было что
хватать. Вообще-то машине понравилось ощущение, когда есть за что ухватиться. А по луне гуляли серебристые тени. «Какая прекрасная картина!
Где-то я ее уже видела», - сказала королева Ночи и низко склонилась над балюстрадой, плавно покачивая грудями и испуская благоухание,
аналогичное соловьиным гобеленам и лютиковым танцам. После чего настало время расставаться, и машина Шехерезада сделала это без сожаления.
- Прощай! - сказала она королеве Ночи. - Ты интересна, спору нет, но твое время еще не пришло.
После чего настало время расставаться, и машина Шехерезада сделала это без сожаления.
- Прощай! - сказала она королеве Ночи. - Ты интересна, спору нет, но твое время еще не пришло.
- Наверное, ты права, - ответила королева Ночи, печально глядя черными и непрощающими очами. А потом махнула рукой и снова растворилась в
«первичном бульоне», где все оргиастические тенденции варились под одной крышкой. Машина Шехерезада проводила ее взглядом. И снова стала
свободной.
В своем роде приключение было увлекательным, но на уме у машины было совсем другое. Она решила найти того, кто всем этим заправляет.
Однако, чтобы осуществить поиск, ей нужно было превратиться в Другого. Превращаться машине не хотелось, поскольку всем известно, что намерениям
Другого доверять нельзя. Но один разочек - почему бы не попробовать? А превратившись в Другого, уже было детской игрой стать совсем
крохотулечкой и войти в мысленные пределы, где все и происходило.
Так машина Шехерезада очутилась в извилистом коридоре сотворенного ad hoc <Для данного случая (лат ).> метафорического пространства. Она
шла мимо стоек со свежим фруктовым соком, мимо салунов, откуда днем и ночью доносились взрывы грубого хохота, и добралась наконец до внутреннего
помещения образного воссоздания. Постучала в дверь, вошла - и увидела крохотного гнома, абсолютно свою копию, сидящего за крохотным столиком и
управляющего действием. Все в точности как машина и ожидала, хотя, по вполне очевидной причине, неосознанно. Остатки здравого смысла требовали
избавиться от хамункулуса - ибо это он и был - и чем скорее, тем лучше. Инструмент для избавления оказался под рукой. Резцы поперечно-
строгального станка поднялись и упали, и вдруг, буквально ниоткуда, перед машиной появилась и зависла освобождающая от ответственности статья
закона под названием «клаузула возможного отказа», переливающаяся розовым и мышиным цветами и слегка попахивающая табаком балканского
«Собрания».
Глава 18
РОЖДЕНИЕ АХАВА
Задумчиво позволив галлюцинациям исчезнуть, машина Шехерезада вернулась в первичную декорацию, то есть в мастерскую Мартиндейла. Конечно,
на самом деле мастерская была не совсем его. Просто здесь Мартиндейл впервые попросил машину рассказать какую-нибудь историю и тем самым наделил
Ахава властью, чьи последствия еще до конца неизвестны. Машина знала, что в ближайшем будущем ей нужно будет заняться Мартиндейлом снова. И про
Твину не следовало забывать. Но сначала она хотела уделить минутку внимания самой себе.
Находиться в мастерской было приятно, особенно сейчас, когда день клонился к вечеру. На большом рабочем столе лежала пачка сигарет
«Рекорд». Какую историю рассказывали они? Машина поспешно оборвала все размышления по этому поводу. У нее и без того забот хватало. И не по ее
вине.
Никто не говорил Ахаву, что у этой игры есть свои правила. Он вступил в права рассказчика совершенно наивным и невинным, полагая, что
ничего больше и не нужно, как только крутить нити рассказов, чтобы паутинки строчек пересекались вдоль и поперек, точно струйки разноцветного
дыма.
Ахав был озабочен вопросами формы. Для начала форма яйца казалась ему вполне подходящей. Это и правда было здорово. Яйцо! Что может быть
более символично?
Однако теперь, когда у него появилось имя, Ахаву потребовалось нечто большее.