Она зарабатывала три тысячи
в неделю, а мужья все попадались ей пьяницы, колотившие ее смертным боем. Но сегодня я пришла с корыстной целью.
- Как же ее зовут? - опять спросила я.
- Ах да... - сказала Джейн. - Ну, потом он все дозванивался до нее и в конце концов сказал секретарше, что фамилия не та вовсе.
- Он нашел ее тем не менее, - сказала я. - Вы с Мартой Додд знакомы?
- Не повезло бедной девочке в жизни! - воскликнула Джейн с готовым театральным сочувствием.
- Пожалуйста, пригласите ее завтра в ресторан.
- Но, по-моему, она не голодает... У нее мексиканец...
Я объяснила, что действую не из благотворительных побуждений. Джейн согласилась помочь. Она позвонила Марте Додд.
На следующий день мы сидели втроем в "Буром котелке" - действительно буром и сонном кафе, приманивающем своей кухней сонливых клиентов. За
ленчем публика слегка оживает - подкрепившись, женщины принимают на пять минут бодрый вид; но трио у нас получилось вяловатое. Мне следовало
сразу взять быка за рога. Марта Додд была девочка из сельских, так и недопонявшая, что с ней произошло, и от прежней роскоши сохранившая только
блеклые тени у глаз.
Марта все еще верила, что звездная жизнь, которой она вкусила, обязательно возобновится, а теперь всего лишь длинный антракт.
- У меня в двадцать восьмом году была прелесть, а не вилла, - рассказывала нам Марта, - тридцать акров, с трассочкой для гольфа, с
бассейном, с шикарным видом. Весной я гуляла там по самое-мое в ромашках.
Я все мялась и кончила тем, что предложила ей зайти со мной к отцу.
Этим я наказывала себя за "скрытый умысел" и за стеснительность. В Голливуде не принято стесняться и темнить, - это сбивает с толку. Всем
понятно, что у всякого своя корысть, а климат и так расслабляет. Ходить вокруг да около - явная и пустая трата времени.
Джейн рассталась с нами в воротах студии, морщась от моего малодушия.
Марта была взвинчена до некоторой степени, не слишком высокой, - сказывались семь лет заброса, - и шла в послушной и нервной готовности. Я
собиралась поговорить с отцом решительно. Для таких, как Марта, на чьем взлете компания нажила целую уйму денег, ровно ничего потом не делалось.
Они впадали в убожество, их занимали разве что изредка в эпизодах. Милосердней было бы сплавить их вообще из Голливуда... А отец ведь так
гордился мной в то лето.
Приходилось даже одергивать его - он готов был разливаться перед всеми об утонченном воспитании, вышлифовавшем из меня бриллиант. Беннингтон
- ах, ах, что за аристократический колледж! Я уверяла его, что там у нас был обычный контингент прирожденных судомоек и кухарок, элегантно
прикрытый и сдобренный красотками, которым не нашлось места на Пятой авеню всеамериканского секса.
Но отца не унять было - прямо патриот Беннингтона. "Ты получила все", - повторял он радостно. В это "все" входили два года ученья во
Флоренции, где я чудом уберегла девственность, одна из всех пансионерок, - и первый бал, выезд в свет, устроенный мне, пришлой, не где-нибудь, а
в городе Бостоне.
Что уж говорить, я и впрямь была цветком доброй старой оптово-розничной аристократии.
Так что я твердо рассчитывала добиться кое-чего для Марты Додд и, входя с ней в приемную, радужно надеялась помочь и Джонни Суонсону,
ковбою, и Эвелине Брент, и прочим заброшенным.
Отец ведь человек отзывчивый и обаятельный - если забыть про впечатление от неожиданной встречи с
ним в Нью-Йорке; и как-то трогательно даже, что он мне отец.
Что ни говори, а - родной отец и все на свете для меня сделает.
В приемной была только Розмэри Шмил, она разговаривала по телефону за столом другой секретарши, Берди Питере. Розмэри сделала мне знак
присесть, но, погруженная в свои розовые планы, я велела Марте подождать и не волноваться, нажала под столом у Розмэри кнопку и направилась к
дверям кабинета.
- У вашего отца совещание, - крикнула Розмэри мне вслед. - То есть не совещание, но нельзя...
Но я уже миновала дверь, и тамбур, и вторую дверь и вошла к отцу; он стоял без пиджака, потный и открывал окно. День был жаркий, но не
настолько уж, и я подумала, что отец нездоров.
- Нет-нет, вполне здоров, - заверил он. - С чем явилась?
Я сказала ему с чем. Шагая взад-вперед по кабине-ту, я развила целую теорию насчет Марты Додд и других бывших. Его задача - их использовать,
обеспечить им постоянную занятость. Отец горячо подхватил мою мысль, закивал, засоглашался; давно не был он мне так мил и близок, как сейчас. Я
подошла, поцеловала отца в щеку. Его мелко трясло, рубашка на нем была хоть выжми.
- Ты нездоров, - сказала я, - или ужасно взволнован чем-то.
- Нет, вовсе нет.
- Не скрывай от меня.
- А-а, это все Монро, - сказал он. - Чертов Мессия голливудский! Он днем и ночью у меня в печенках.
- А что случилось? - спросила я, совсем уже не так ласково.
- Да взял моду вещать этаким попиком или раввинчиком - мол, делать надо то, а того не надо. Я после расскажу - теперь я слишком расстроен. А
ты иди уж, иди.
- Нет, прежде успокойся.
- Да иди уж, говорю тебе!
Я втянула в себя воздух, но спиртным не пахло.
- Поди причешись, - сказала я. - Марта Додд сейчас войдет.
- Сюда? Я же от нее до вечера не избавлюсь.
- Тогда выйди к ней в приемную. Сперва умойся. Смени рубашку.
Преувеличенно безнадежно махнув рукой, он ушел в ванную комнатку. В кабинете было жарко, окна с утра, должно быть, не отворялись, - потому,
возможно, он и чувствовал себя так, и я распахнула еще два окна.
- Да ты иди, - сказал он из-за двери ванной. - Я выйду к ней сейчас.
- Будь с Мартой как можно щедрей и учтивей, - сказала я. - Не кидай ей крох на бедность.
И точно сама Марта отозвалась - протяжный тихий стон донесся откуда-то.
Я вздрогнула. И замерла на месте: стон послышался опять - не из ванной, где был отец, и не из приемной, а из стенного шкафа в кабинете. Как
у меня хватило храбрости, не знаю, но я подбежала, открыла створки, и оттуда боком вывалилась Берди Питерс, совершенно голая, - в точности как в
фильмах труп вываливается. Из шкафа дохнуло спертым, душным воздухом. В руке у Берди были зажаты одежки, она плюхнулась на пол, - вся в поту, - и
тут вышел из ванной отец. Он стоял у меня за спиной; я, и не оборачиваясь, знала, какой у него вид - мне уже случалось заставать его врасплох.
- Прикрой ее, - сказала я, стягивая плед с кушетки и набрасывая на Берди. - Прикрой!
Я выскочила из кабинета.