- Прикрой!
Я выскочила из кабинета. Розмэри Шмил взглянула на меня, и на лице ее выразился ужас. Больше уж я не видела ни ее, ни Берди Питерс. Когда мы
с Мартой вышли. Марта спросила: "Что случилось, дорогая?" И, не дождавшись ответа, утешила: "Вы сделали все, что могли. Наверно, мы не вовремя
явились.
Знаете что? Давайте-ка съездим сейчас к очень милой англичанке. Знаете, с которой Стар танцевал в "Амбассадоре".
Так, ценой краткого погруженья в семейные нечистоты, я добилась желаемого.
Мне плохо запомнился наш визит. Начать с того, что мы не застали ее.
Сетчатая дверь дома была незаперта. Марта позвала: "Кэтлин!" - и вошла с бойкой фамильярностью. Нас встретила голая, гостинично-казенная
комната , стояли цветы, но дареные букеты выглядят не так. На столе Марта нашла записку: "Платье оставь. Ушла искать работу. Загляну завтра".
Марта прочла ее дважды, но записка была адресована явно не Стару; мы подождали минут пять. Когда хозяев нет, в доме тихо по-особому. Я не в
том смысле, что без хозяев все должно скакать и прыгать - но уж как хотите, а впечатление бывает особой тишины. Почти торжественной, и только
муха летает, не обращая на вас внимания и заземляя эту тишь, и угол занавески колышется.
- Какую это она ищет работу? - сказала Марта. - Прошлое воскресенье она ездила куда-то со Старом.
Но мне уже гнусно было - вынюхивать, выведывать, стоять здесь. "И правда, вся в папашу", - подумала я с омерзением. И в настоящей панике
потащила Марту вон на улицу. Там безмятежно сияло солнце, но у меня на сердце была черная тоска. Я всегда гордилась своим телом - все в нем
казалось мне геометрически, умно закономерным и потому правильным. И хотя, наверно, нет такого места, включая учреждения, музеи, церкви, где бы
люди не обнимались, - но никто еще не запирал меня голую в душный шкаф среди делового дня.
- Допустим, - сказал Стар, - что вы пришли в аптеку...
- За лекарством? - уточнил Боксли.
- Да, - кивнул Стар. - Вам готовят лекарство - у вас кто-то близкий находится при смерти. Вы глядите в окно, и все, что там сейчас вас
отвлекает, что притягивает ваше внимание, - все это будет, пожалуй, материалом для кино.
- Скажем, происходящее за окном убийство.
- Ну, зачем вы опять? - улыбнулся Стар, - Скажем, паук на стекле ткет паутину.
- Так, так - теперь ясно.
- Боюсь, что нет, мистер Боксли. Вам ясно это применительно к вашему искусству, но не к нашему. Иначе б вы не всучивали нам убийства,
оставляя паука себе.
- Пожалуй, мне лучше откланяться, - сказал Боксли. - Я не гожусь для кино. Торчу здесь уже три недели попусту. Ничего из предложенного мной
не идет в текст.
- А я хочу, чтобы вы остались. Но что-то внутри у вас не приемлет кино, всей манеры кинорассказа...
- Да ведь досада чертова, - горячо сказал Боксли. - Здесь вечно скованы руки...
Он закусил губу, понимая, что Стар - кормчий - не на досуге с ним беседует, а ведя корабль трудным, ломаным курсом в открытом море, под
непрестанным ветром, гудящим в снастях. И еще возникало у Боксли сравнение: огромный карьер, где даже свежедобытые глыбы мрамора оказываются
частями древних узорных фронтонов, несут на себе полустертые надписи.
.
- Все время хочется остановиться, переделать заново, - сказал Боксли. - Беда, что у вас здесь конвейер.
- От ограничений не уйти, - сказал Стар. - У нас не бывает без этих сволочных условий и ограничений. Мы сейчас делаем фильм о жизни Рубенса.
Предположим, вам велят писать портреты богатых кретинов вроде Пата Брейди, Маркуса, меня или Гэри Купера - а вас тянет писать Христа! Вот
вам и опять ограничение. Мы скованы, главное, тем, что можем лишь брать у публики ее любимый фольклор и, оформив, возвращать ей на потребу. А
остальное все - приправа. Так не дадите ли вы нам приправы, мистер Боксли?
И пусть Боксли будет сердито ругать Стара, сидя вечером сегодня с Уайли Уайтом в ресторане "Трокадеро", но он читал лорда Чарнвуда и
понимал, что, подобно Линкольну, Стар - вождь, ведущий долгую войну на много фронтов. За десять лет Стар, почти в одиночку, резко продвинул
кинодело вперед, и теперь фильмы "первой категории" содержанием были шире и богаче того, что ставилось в театрах. Художником Стару приходилось
быть, как Линкольну генералом, - не по профессии, а по необходимости.
- Пойдемте-ка со мной к Ла Борвицу, - сказал Стар. - Им сейчас очень нужна приправа.
В кабинете Ла Борвица было накурено, напряжено и безысходно. Два сценариста, секретарь-стенографистка и притихший Ла Борвиц так и сидели,
как их оставил Стар три часа назад. Стар прошелся взглядом по лицам и не увидел ничего отрадного. Как бы склоняя голову перед неодолимостью
задачи, Ла Борвиц произнес:
- У нас тут слишком уж много персонажей, Монро.
Стар фыркнул несердито.
- В этом-то и суть фильма.
Он нашарил в кармане мелочь, взглянул на люстру, висящую на цепочках, и подбросил вверх полдоллара; монета, звякнув, упала в чашу люстры. Из
горсти монеток Стар выбрал затем четвертак.
Ла Борвиц уныло наблюдал; он знал привычку Стара подбрасывать монеты и знал, что сроки истекают. Воспользовавшись тем, что в эту минуту
никто на него не смотрел, Ла Борвиц вдруг вскинул руки, укромно покоившиеся под столом, - высоко взметнул ладони в воздух, так высоко, что,
казалось, они оторвались от запястий, и снова поймал, опустил, спрятал. После чего Ла Борвиц приободрился. К нему вернулось самообладание.
Один из сценаристов тоже вынул из кармана мелочь; затем согласовали правила игры. "Монета должна упасть в люстру, не задев цепочек. А то,
что упало задев, идет в добычу бросившему чисто".
Игра продолжалась минут тридцать, участвовали все, кроме Боксли - он сел в сторонке и углубился в сценарий - и кроме секретарши, которая
вела счет выигрышам. Она прикинула кстати суммарную стоимость времени, потраченного четырьмя участниками на игру, - получилась цифра в тысячу
шестьсот долларов. В конечном итоге в победители вышел Ла Борвиц: выиграл пять долларов пятьдесят центов. Швейцар принес стремянку и выгреб
монеты из люстры.
Вдруг Боксли громко заговорил:
- При таком сценарии фильм шлепнется.
- Что-что?
- Это не кинематограф.
Они пораженно глядели на него. Стар спрятал улыбку.
- Явился к нам знаток кинематографа! - воскликнул Ла Борвиц.
- Красивых речей много, но нет остроты ситуаций, - храбро продолжал Боксли.