Чтобы раз и навсегда покончить с галлюцинацией, лейб‑медик хотел было сорвать ненавистный листок, однако это ему не удалось. Очевидно, на некоторое время придется смириться с Вальпургиевой ночью и ее призраками.
«Ничего, ведь мне предстоит великолепное путешествие, – успокаивал он себя, – курс омоложения в Карлс – баде, несомненно, пойдет мне на пользу».
А так как и на сей раз ему не посчастливилось проснуться, то ничего другого не оставалось, как погрузиться в крепчайший сон уже без всяких сновидений…
Ровно в пять в мирный сон градчанских обитателей врывался отвратительный скрежет – это внизу, в Праге, у Богемского театра, визжа на рельсах, поворачивала электрическая конка.
Господин императорский лейб‑медик настолько привык к этому не совсем любезному проявлению жизни презренного «света», что просто не замечал его; напротив, сегодняшнее противоестественное его отсутствие заставило лейб‑медика беспокойно заерзать в постели.
«Должно быть, у них там что‑то стряслось», – всплыло в его сонном сознании нечто вроде логического умозаключения, и тотчас нахлынула целая лавина смутных воспоминаний о последних днях.
Elite вчера, чаще обычного заглядывая в свой телескоп, он обратил внимание на переполненные людьми улицы; даже на мостах была невиданная толчея, непрекращавшиеся приветственные крики «Slava» и «Nazdar» достигали его окон, растягиваясь в какое‑то «ха‑ха‑ха‑ха». Вечером над холмом на северо‑востоке Праги стал виден огромный транспарант с изображением Жижки, в свете бесчисленных факелов казавшийся каким‑то белым инфернальным миражем. Ничего подобного не случалось с самого начала войны.
Господин императорский лейб‑медик, разумеется, не удостоил бы все это безобразие своим вниманием, если б еще раньше до его ушей не доходили странные слухи: будто Жижка восстал из мертвых и теперь его, живого, во плоти, видели там и сям в ночных переулках (экономка лейб‑медика пребывала по сему поводу в чрезвычайном возбуждении: непрерывно клялась и божилась, давая обе руки на отсечение).
И хотя из своего долгого опыта Флугбайль хорошо знал, что пражские фанатики склонны любую невероятную небылицу пересказывать до тех пор, пока сами не начинают в нее верить, приводя в немалое смятение простой люд, однако даже он изумился, как такая сумасбродная мысль могла получить распространение.
А потому неудивительно, что он в полусне объяснил отсутствие привычного скрежета конки начинающимися беспорядками – и с полным на то основанием, так как Прага вновь находилась под знаком бунта.
Спустя несколько часов в его блаженную дремоту проникла рука – нечто похожее случилось в свое время на пиру Валтасара, – правда, принадлежала она на сей раз домашнему слуге Ладиславу и ничего страшного не написала (может быть, даже и не умела писать), зато вручила визитную карточку, на которой можно было прочесть следующее:
СТЕФАН БРАБЕЦ
приватный концессионный орган.
Услуги по поддержанию общественной безопасности и деликатнейшему надзору за супружеской жизнью. Разыщем внебрачных детей и скрывающихся должников. Учет векселей и продажа домов. Любую пропавшую собаку возвращаем с гарантией опознания.
!Бесчисленные благодарности!
«Вальпургиева ночь», – прошептал императорский лейб‑медик, совершенно серьезно воображая себя еще спящим.
– И что угодно этому человеку? – спросил он громко.
– Кто его знает, – последовал лаконичный ответ.
– Как он по крайней мере выглядит?
– Когда как.
– То есть?
– Да ведь Стефан Брабец переодевается каждые пять минут. Не любит, когда его узнают.
Господин императорский лейб‑медик на минуту задумался.
– То есть?
– Да ведь Стефан Брабец переодевается каждые пять минут. Не любит, когда его узнают.
Господин императорский лейб‑медик на минуту задумался.
– Хорошо, пусть войдет.
В дверях энергично откашлялись, и мимо слуги в комнату бесшумно прошмыгнул на каучуковых подошвах какой‑то человек: косой на оба глаза, на носу приклеенная бородавка, грудь в жестяных орденах, услужливым жестом он прижимал к груди папку и соломенную шляпу. На лейб‑медика обрушилась лавина лакейских фраз.
– А посему и позволил себе засвидетельствовать вам, экселенц имперско‑королевский лейб‑медик, мое всеподданнейшее почтение‑с, – закончил свою нелепую речь посетитель.
– Что вам угодно? – строго спросил Пингвин и еде лал под одеялом грубое похлопывающее движение.
Шпик собрался уже снова рассыпаться в любезностях, но был резко одернут:
– Что вам угодно, хотел бы я, наконец, знать!
– Речь – пардон – идет о всемилостивейшей госпоже контессе‑с. Натурально, экселенц, ве‑есьма достойная дама. Нет‑с, ничего не хочу сказать! Упаси Боже!
– Что еще за контесса? – спросил удивленный лейб‑медик.
– Ну… экселенц, конечно, знают‑с.
Флугбайль промолчал: чувство такта не позволило ему настаивать на уточнении имени.
– Гм. Нет. Не знаю никакой контессы.
– Тогда‑с пардон, нет так нет‑с, экселенц.
– Гм. Н‑да. Впрочем, при чем здесь я? Детектив подобострастно, по‑птичьи, присел на краешек кресла; теребя свою шляпу и сладенько усмехаясь, он некоторое время застенчиво косился на потолок, потом вдруг разговорился:
– Я, конечно, очень извиняюсь, экселенц, только, осмелюсь доложить, фрейлейн контесса пре‑ельстительнейшая юная особа, да еще при таких, пардон, нежных формах. Нежнейших‑с… И ведь до слез жаль, столь благородная юная дама, а амуры крутит с таким оборванцем, как Вондрейк, у которого ни гроша за душой… Ну вот‑с. В их домик сиятельнейший имперско‑королевский лейб‑медик частенько изволят заглядывать‑с… А в домике было б много комфортней… Впрочем, если этот не подходит, так я другой знаю – в каждой комнатке‑с по о‑со‑бо‑му выходу. К вашим услугам‑с…
– Не интересуюсь. Замолчите! – вспылил Пингвин, но тут же примирительно снизил тон – он бы охотно узнал дальнейшее. – У меня нет применения такому предмету.
– Итак, пардон; нет так нет‑с, экселенц! – явно разочарованно выдохнул «приватный орган». – Я только подумал… Жа‑аль! Стоило мне только шепнуть госпоже контессе, я ведь, осмелюсь доложить, кое‑что о ней знаю‑с. Вот я сразу и подумал, может быть, экселенцу… – уже довольно язвительно продолжал господин Брабец, – не надо больше ходить… к Богемской Лизе.
Н‑да‑с.
Тут господин императорский лейб‑медик изрядно струхнул, в первую минуту даже не нашелся, что и ответить.
– Да неужто вы думаете, что я за «этим» ходил к старухе? Вы с ума сошли! Детектив поднял руки:
– Помилуйте, я – и думать тако‑ое? Слово чести! – Тут он забыл про свое косоглазие и выжидающе посмотрел в упор на императорского лейб‑медика. – Само собой разумеется, экселенц имели другие… известные причины… н‑да‑с… для визита, пардон, к Богемской Лизе. Ну‑с, я, собственно, затем и пришел! Н‑да‑с, другие причины‑с.
Пингвин с любопытством приподнялся на своем ложе:
– И какие же? Брабец пожал плечами:
– Меня кормит моя, пардон, деликатность‑с. Не осмелюсь впрямую утверждать, что экселенц замешаны в заговоре, имеющем какое‑то отношение к Лизе, хотя‑с…
– Что «хотя‑с»?
– Хотя‑с теперь ве‑есьма видные господа находятся под подозрением в высочайшей измене.