Как будто она их накликала».
В нем шевельнулось смутное воспоминание, как этой ночью какой‑то голый человек с митрой на голове рассказывал ему об исполнении бессознательных желаний – как раз то, что так великолепно соотносилось с появлением мух.
«Я должен уехать, – встрепенулся он внезапно. – Но ведь мне необходимо во что‑то одеться. И куда подевалась эта баба с моими брюками? Лучше всего выехать уже сегодня. Лишь бы подальше от этой проклятой Праги! Здесь снова безумие чадит из всех закоулков. Нет, мне совершенно необходимо пройти в Карлсбаде курс омоложения».
Он позвонил.
Подождал. Никто не явился.
Позвонил еще раз.
Ну наконец! Постучали.
– Войдите!
Ошеломленный, он откинулся на подушки, испуганно натянув одеяло до самого подбородка: вместо экономки на пороге стояла графиня Заградка с кожаной сумкой в руке.
– Ради Бога, любезнейшая, я… только что‑нибудь на себя накину!
– А я и не думала, что вы спите в сапогах для верховой езды, – даже не взглянув на него, буркнула старуха.
«Очередной заскок», – решил императорский лейб‑медик, покорно ожидая дальнейшего.
Некоторое время графиня хранила молчание, глядя куда‑то в пространство.
Потом открыла сумку и протянула ему допотопный седельный пистолет:
– Вот! Как это заряжают?
Флугбайль осмотрел оружие и покачал головой:
– Это кремневое оружие, почтеннейшая. Едва ли его можно теперь зарядить.
– Но мне нужно!
– Ну, прежде всего необходимо засыпать в ствол порох, потом забить туда бумагу и пулю. И потом подсыпать пороху на полку. Когда кремень ударит, искра все это подожжет.
– Прелестно, благодарю. – Графиня спрятала пистолет.
– Надеюсь, сударыня, вы не собираетесь воспользоваться этим оружием? Если вы опасаетесь, что дойдет до беспорядков, то самым разумным было бы уехать в деревню.
– Полагаете, я побегу от этого чешского сброда, Флугбайль? – Графиня мрачно усмехнулась. – Этого еще не хватало! Поговорим о чем‑нибудь другом.
– Как себя чувствует контесса? – не сразу нашелся императорский лейб‑медик.
– Ксена исчезла.
– Что? Исчезла?! Ради Бога, с ней что‑то произошло? Почему же ее не ищут?
– Искать? Зачем? Или вы думаете, будет лучше, если ее найдут, Флугбайль?
– Но как это все произошло? Ну расскажите же, графиня!
– Произошло? Она исчезла из дому в день Святого Яна. Скорее всего, она у Отакара – Вондрейка. Мне всегда казалось, что так оно и будет. Кровь! Кстати, тут давеча ко мне явился какой‑то тип с длинной желтой бородой и в зеленом пенсне. – («Ага, Брабец!» – прошептал Пингвин.) – Болтал, дескать, знает кое‑что о ней. За свое молчание хотел денег. Естественно, его вышвырнули вон.
– И он не сказал ничего более конкретного? Сударыня, прошу вас!
– Говорил, знает, что Отакар мой внебрачный сын. Императорский лейб‑медик возмущенно выпрямился:
– Каков мерзавец! Уж я позабочусь, чтобы его обезвредили!
– Па‑апрошу вас не обременять себя заботой о моих делах, Флугбайль! – вскипела графиня. – Эти чехи обо мне еще и не то болтают. Неужели вы никогда не слышали?
– Я бы сейчас же принял меры, – заверил Пингвин, – я…
Но старуха не дала ему договорить.
– Вам известно, конечно: мой муж, оберст‑гофмаршал Заградка, пропал без вести, то бишь я его отравила, а труп спрятала в погребе… Этой ночью трое каких‑то оборванцев тайком проникли вниз, намереваясь раскопать его. Разумеется, я их выгнала собачьим хлыстом.
Разумеется, я их выгнала собачьим хлыстом.
– Мне кажется, почтеннейшая, вы воспринимаете все это чересчур мрачно, – бодро затараторил императорский лейб‑медик. – Возможно, я смогу прояснить это дело. На Градчанах существует легенда о кладе, якобы скрытом во дворце Моржины, а дворец занимаете сейчас вы; видимо, этот клад они и собирались раскопать.
Графиня ничего не ответила – огляделась, сверкнув своими черными глазами.
Возникла продолжительная пауза.
– Флугбайль! – вырвалось у нее наконец. – Флугбайль!
– К вашим услугам, сударыня!
– Флугбайль, скажите: если спустя многие годы раскопать мертвое тело, могут ли при этом появиться из земли… мухи?
– Му‑мухи?
– Да. Тучами.
Лейб‑медик заставил себя успокоиться, отвернувшись к стене, чтобы Заградка не увидела отвращения на его лице.
– Мухи, графиня, могут появиться только от свежего трупа. Уже через несколько недель тело лежащего в земле покойника истлевает, – глухо сказал он.
Графиня на несколько минут задумалась, сохраняя совершенную неподвижность. Полностью закоченела.
Потом встала, направилась к дверям и еще раз обернулась:
– Вы это наверное знаете, Флугбайль?
– Это абсолютно точно, я не могу ошибиться.
– Прелестно… Адье, Флугбайль!
– Целую ручку, лю‑любезнейшая, – едва выдавил императорский лейб‑медик.
Шаги старой дамы стихли в каменной прихожей.
Императорский лейб‑медик смахнул со лба пот: «Призраки моей жизни прощаются со мной!.. Ужасно! Ужасно! Сплошь безумие и преступления. И это город, которому я отдал свою юность! А я ничего не видел и не слышал. Был слеп и глух».
Он яростно зазвонил.
– Мои брюки! К дьяволу, почему не несут мои брюки?
Пришлось вылезть из постели и в одной рубашке бежать к лестничным перилам. Все как вымерло.
– Ладислав! Ла‑дис‑лав! Никакого движения.
«Экономка, кажется, в самом деле сбежала. И Ладислав туда же! Проклятый осел! Могу об заклад побиться, что он этого Брабеца уже до смерти забил».
Открыл окно.
На замковой площади ни души.
Смотреть в телескоп не имело смысла: конец трубы был прикрыт крышечкой, а «Его превосходительство», разумеется, не мог в полуголом виде выйти на балкон и снять ее.
Но даже невооруженным глазом он видел кишевшие людьми мосты.
«Проклятая глупость! Делать нечего, придется распаковывать чемоданы!»
Лейб‑медик рискнул приблизиться к одному из кожаных чудовищ и даже открыть ему пасть, как в свое время блаженный Андрокл льву; на него хлынул поток галстуков, сапог, перчаток и чулок. Но только не брюк.
Второй саквояж вывернул свою душу в виде смятых резиновых плащей, нашпигованных щетками и гребешками, а потом, как‑то опустошенно вздохнув, бессильно опал.
Следующий уже почти переварил свое содержимое с помощью красноватой жидкости, которую самостоятельно сумел извлечь из флаконов с зубным эликсиром.
Едва лишь Пингвин положил руку на замок одного из коробов такой еще совсем недавно импозантной наружности, как в его брюхе что‑то ободряюще застрекотало, – однако это был всего лишь заботливо упакованный будильник, полузадушенный в тесных объятиях бесчисленных подушечек и влажных полотенец; теперь, вырвавшись на свободу, он жизнерадостно, как жаворонок, запел свой трескучий утренний гимн.
Комната стала вскоре походить на арену ведьмовского шабаша, как при инвентарной описи у Титца или Вертхейма.
С крошечного островка, затерявшегося среди вулканических нагромождений, Пингвин, вытянув шею, оглядывал свои новые владения, сотворенные плутонической энергией его собственных рук.
Гневными очами взирал он на недосягаемую кровать; его сжигало страстное желание завладеть своим карманным хронометром, дабы установить точное время суток.