Ваш оперный дьякон, вероятно, считает, что Вдовину убил не Михеев, а бывший фарцовщик Востоков, колоритная фигура для дешевого детектива. Как теперь ваш пыл, товарищ инспектор, не остыл?
- Пыла уже нет, - вздохнул Саблин. - Только уголек тлеет.
Вошел Князев в сопровождении Веретенникова.
- Какими новостями порадуете, Юрий Александрович? - спросил подполковник.
- Нет хороших новостей, Матвей Георгиевич. Есть негативная характеристика Андрея Востокова. Можно, конечно, вызвать его для "прощупывания". Только я думаю, ничего нам этот вызов не даст. Приклеить Востокова к убийству Вдовиной пока просто нельзя.
- Пока? - вопросительно подчеркнул Князев. - А может быть, вообще нельзя? Биография, говоришь, негативная, но сейчас он чист - Веретенников проверил. В комиссионном им довольны. Да и твои епархиальные экскурсы пока безрезультатны. Пожалуй, соглашусь с Глебовским: надо заканчивать следствие и передавать дело в суд.
- Повременим, - осторожно сказал Глебовский.
Подполковник даже не понял - так удивился он реплике следователя.
- Как повременим? Зачем?
- У Саблина еще тлеет уголек надежды, Матвей Георгиевич. Впрочем, Юрий Александрович, объясните подполковнику все сами.
Саблин взглядом поблагодарил Глебовского.
- Когда Вдовина покинула дом отца Серафима, - начал он, - услужать ему стал псаломщик. В церковной иерархии это - дьячок. Готовит церковь к утренней и вечерней службе, помогает священнику и дьякону при богослужении, поет псалмы, когда хору петь не положено, обходит молящихся с шапкой по кругу, иначе говоря, с тарелочкой для пожертвований - что-то вроде "шестерки" в причте. Этот псаломщик после Вдовиной ближе всех стоял к протоиерею. Тот и умер у него на руках. Так вот: сейчас он еще жив и, по словам дьякона, довольно бодр, несмотря на свои восемьдесят с лишним. Уж если он ничего не слыхал о "сокровище", сдаюсь.
- А я не настаиваю на сдаче, Матвей Георгиевич, - сказал следователь. Саблин проник в закрытый мир и от одного к другому в этом мире может что-нибудь узнать об интересующих нас ценностях. Версия его соблазнительна, и не стоит отказываться от нее.
Дневник отца Серафима
1
Дверь Саблину открыл дряхлый высокий старик, костлявый, но годами не согнутый, заросший седыми космами, торчащими из-под черной скуфьи. Одет он был, несмотря на припекавшее летнее солнце, в вывороченный дубленый полушубок, древний, как и его владелец, насквозь вытертый и заштопанный, неопределенного грязного цвета. Открыл он дверь одноэтажной дворницкой каморки с топившейся русской печью. На Саблина пахнуло затхлым и жарким пылом.
- А ведь я к вам, отче, не знаю, как именовать вас. Послал меня отец дьякон. Поговорить надо.
- Это можно, - сказал старик. - Я с властями в мире живу.
Он вышел на улицу, указав на стоявшую под окном дворницкой такую же доживающую свой век скамью - покосившуюся, щербатую.
- Жарковато тебе будет, товарищ начальник, у меня в идоловом капище. Я его сейчас под баньку сотворяю.
- Я вас ненадолго задержу, отче, - извинился Саблин.
- Так и зови, - подтвердил старик. - Для отца Панкратия рылом не вышел: звание не то. А Панкрашкой вроде бы и неловко: все-таки дьячок. А ты хорошо говоришь, товарищ начальник. Вежливо. По-церковному.
- А почему вы меня называете "товарищ начальник"? Я же не в форме.
- Я тебя и в форме видел, когда ты в собор приходил. На участкового непохож. Значит, начальство.
- Память у вас хорошая?
- Как скажешь. Что в старину было - помню. Что вчера - могу и забыть.
- Отца Серафима помните?
- Еще бы. И службы его, и домашность. Каждый денек, с ним проведенный. Бывало, придем с обедни, он перед трапезой и мне свое слово скажет. Церковь, Панкрат, мол, не только молитвенное здание. Она так зовется, потому что всех созывает и объединяет.
И я от него и говорить по-евангельски научился, а проповеди свои он при мне писал и мне читал их, всегда спрашивая: от ума или от души? Вот отец Никодим не спросит: у него все от ума. Жесткое слово у него, монашеское. А отец Серафим в миру жил. Бога славил, но и людей не забывал.
- Тяжело было ему с Марьяной расстаться? - спросил Саблин.
- Страдал. Что ж поделаешь, когда указ его преосвященства был таков. Наш архиерей - старых дум человек. Но человек. И быть бы отцу Серафиму в другом приходе, ежели бы владыка не сжалился.
- Хороша жалость, - усмехнулся Саблин. - С любимым человеком порвать, отца у ребенка отнять, а ему что? Молитвы да одиночество!
- Не может священник вторично жениться - не дозволяет устав. Был грех у попа? Был. Ну и пришлось отмаливать.
- А на чей счет Марьяна жила? Запевала в церковном хоре - не велики доходы. А ей ребенка растить.
- Вырастила. Я каждую неделю то подарки, то деньги возил.
- Дорогие подарки-то?
- Не дешевые. Не любил дешевки покойный. Ребенку игрушки или носильное, ей подчас сережки или перстенек. А ежели часы, то с браслетом. Не жалел денег протоиерей.
- Он, говорят, и умер у вас на руках?
- Воистину так. Исповедался у отца Никодима и за Марьяной послал. А ее дома не было - где-то в очереди стояла. И Катюшка из школы еще не пришла. Ну и потопал назад, чтобы еще живым человека застать. Прихожу, а он уже кончается. Приподнял я его, поцеловал в лоб по-христиански, он и умер у меня на руках.
- А он не советовался с вами, как дочь свою обеспечить?
Псаломщик задумался, вспоминая. В старческих глазах его с большими зрачками - должно быть, болел глаукомой - отразилось радостное сочувствие.
- Был разговор, припоминаю, - сказал он. - Даже два. Один раз, когда Марьяна приходила, он при мне ей сказал: о деньгах, мол, не тревожься, я свой вклад на сберкнижке откажу на твое имя в завещании. Ну а кроме того, подарок на будущее, может, бесценный подарок-то. Вот в Загорск съезжу...
- Почему в Загорск? - перебил Саблин.
- К профессору какому-то. Ведь духовная академия у патриарха в Загорске.
Старик рассказывал так медленно, что Саблин опять не стерпел - прервал:
- А зачем к профессору?
- Посоветоваться. О чем? Не знаю, не спросил. Неловко было в чужую душу с назойливыми вопросами лезть. А второй разговор об этом был уже в преддверии смертного часа его. Начался сердечный приступ. Я ему горчичники на грудь и на спину поставил, капли от сердца дал. Отошло. Выпил он холодного чаю с лимоном и говорит: есть у меня сокровище, Панкрат. Так и сказал: сокровище. Никому, говорит, не открываю - что. И тебе не открою, хоть ты и человек верный. Но Катю я на всю жизнь обеспечу. А я его все хозяйство знаю: нет у него никакого сокровища. Думал, гадал о сем - так и не догадался.
Саблин дрогнул, как от удара. Сокровище! Вот откуда попало оно в язык Михеевых, от которых услышала это слово проходившая мимо окон свидетельница. Значит, прав он, предполагая корыстный мотив преступления. Значит, "сокровище" все-таки существует, где-то далеко и хитроумно запрятанное. Но, чтобы найти его, надо прежде всего знать или хотя бы предполагать, что это такое.
- Может, подружки Марьяны знают? - вырвалось у Саблина.
- Не было тогда у нее подружек, - погасил эту надежду старик. - Отец Серафим не любил бабьего трепа.
- А ездил протоиерей в Загорск? - словно ощупью пробивался к загадке Саблин.
- Ездил. Месяца за два перед смертью. Довольный приехал. Даже веселый.
- Не рассказывал вам о своей поездке?
- Не. Даже вроде бы совсем затаился.
- И вы не расспрашивали?
- Мое дело маленькое. Я не духовник. Да и у отца Серафима, ежели он молчит, слова не выпросишь. Строг и взыскателен ко всему причту был. К тем, кто причислен.
- А я к вам за этим и пришел, отец Панкратий, - со вздохом высказал Саблин. - Чтобы побольше узнать о "сокровище".