Я подтолкнул писателя на верхнюю полку, снял с него грязные ботинки и сложил руки на груди.
Уже чуть более суток осталось. А там… Я плохо представлял, что будет дальше. Как‑то смутно в голове маячила встреча с тещей и тестем, объяснение с ними, слезы радости и всепрощение.
По коридору шел гражданин с красной повязкой на рукаве и в какой‑то форменной фуражке. Он периодически выкрикивал:
– Голубчиков есть? Голубчикову срочная телеграмма! Место возле восемнадцатого… Голубчиков здесь не проживает? Кто Голубчиков?
В нашем купе ему что‑то объяснили, и он пошел дальше, на всякий случай все же вопрошая: «Голубчиков есть? Срочная телеграмма Голубчикову!» Моя фамилия, слава богу, была Мальцев. Это уж я знал точно. Не найдя адресата в нашем вагоне, гражданин направился в следующий, шагая походкой моряка, привыкшего и к килевой и к бортовой качке. А вагон что‑то здорово разболтало.
Я вышел в тамбур. Степан Матвеевич и Иван стояли у окна, выходящего на север. Лица у них были непроницаемы. Я достал пачку. В ней осталось всего две сигареты. Я взял одну. И тут же за другой протянулась рука Степана Матвеевича.
– Понимаете, – сказал он, – я никогда раньше не курил в нашей реальности. Не тянуло даже.
Его фраза прозвучала как тревожный колокол пожарного набата. Но мы закурили спокойно.
Дым от сигарет уносило куда‑то в невидимые щели. Рубашка у меня прилипла к спине. В ушах все грохотало и повизгивало.
– Ну и к чему вы пришли? – спросил я, так как молчание становилось слишком уж тягостным.
– Окончательно еще ни к чему, – ответил Граммовесов.
– Степан Матвеевич предполагает, – начал Иван, – что наш поезд попал в другую реальность. Необъяснимо, но факты вроде бы за это.
– Степан Матвеевич! – невольно вырвалось у меня.
– Не стоит пока волноваться, – слишком уж спокойно сказал он. – Есть, конечно, некоторые странности…
– Например? – спросил я.
– Например, за время, прошедшее после полуночи, на земном шаре должны были произвести три запуска в прошлое, а со мной ничего не произошло.
– Отменили, – предположил я.
– Маловероятно.
– Но ведь может же быть, что у вас эта страшная способность исчезла?! Что‑то изменилось в вас, на Земле или в космосе, какой‑нибудь сдвиг полей?
– Какой еще сдвиг полей! – посмотрел на меня как на идиота Степан Матвеевич. – Давайте считать. Вас не удивляет скопление странностей? Пришелец с планеты Ыбрыгым – раз. Появление у вас сына… Стойте, стойте! Я сначала перечислю, а потом уж возражайте. Значит, появление у вас сына – два. Бутылка, в которую наливают обыкновенную воду, а выливают кто что хочет – три.
– Ничейная смерть в шахматах, – подсказал Иван.
– А это еще что такое? А‑а… Ничейная смерть в шахматах – четыре. М‑м… Что же еще?
У него явно застопорило. Так ему и надо, даже позлорадствовал я. Нечего вполне обычные вещи выдавать за чудо или фантастику! Ишь, сын у меня появился!
– Что еще? – спросил я уже ехидно. – Вы еще забыли старушку, которая тащила два чемодана и рюкзак, в то время как два молодых и здоровых человека с трудом справились даже с одним чемоданом. Подумайте, разве в нашей реальности такое может произойти?
Они еще размышляли, смеюсь я над ними или нет. А я вдруг вспомнил про бабусин чемодан, который она оставила под нижней полкой. А на полке этой сейчас сидит Тося. Надо же! Совсем из головы выскочило. Рассказать им? Пусть решают, что с ним делать. Может, начальнику поезда передать? А вдруг там бомба? Ведь такой тяжелый! Фу ты, черт! До каких мыслей можно дойти от этой жары.
Вагон рвануло в сторону, так что я, ни за что не державшийся, отлетел к противоположному окну. Даже дверь резко, со стуком распахнулась. Низко, чуть ли не у самого пола держа корзинку, в тамбур вошел официант.
– Граждане! Кому жареной колбасы? Покупайте жареную колбасу!
– Спасибо, – сколь можно убедительнее сказал Степан Матвеевич, – нам не хочется жареной колбасы.
– А щи продаются только престарелым, инвалидам и детям до семилетнего возраста! – возвестил официант.
– Мы не в претензии. Пусть покупают, пусть кушают.
– Взрослые пассажиры могут сами пройти в ресторан.
– Хорошо, хорошо. Обязательно пройдем.
– А жареную колбасу? – непонимающе спросил официант и поддел вилкой толстый кусок обжаренной действительно с двух сторон колбасы. С куска капали густые, ленивые, противные в такую жару капли желтоватого жира.
Эта фраза все‑таки добила Степана Матвеевича. Лицо его передернулось, как от страшного волнения.
– Сколько?
– Рупь сорок семь порция.
– Сколько порций?
– Девять.
– Получите. – И Степан Матвеевич отсчитал официанту помятую десятку, хрустящую новенькую трешку, двугривенный и слегка погнутые три копейки.
– Сдачи? – спросил притихший официант.
– Там без сдачи. Пожалуйста, идите.
– А товар? – Официант ничего не понимал.
– А товар употребите в пищу сами. Всей поварской бригадой.
– А товар? – снова спросил продавец.
Степан Матвеевич и Иван тоскливо переглянулись, взяли парня под локти, тот машинально схватил корзинку, и толкнули его в коридор. В знакомой и привычной обстановке официант сразу же пришел в себя и завел речитативом:
– Щи только престарелым и детям! Колбаса продана!
Вагон снова дернуло в обе стороны. Двери и в другой вагон, и в коридор с треском захлопнулись.
Нет. Для моей квартирки это было бы слишком роскошно. Степан Матвеевич все понял по лицу и обратился к Ивану.
– А у вас в Фомске?
– Есть, – оживился Иван. – А это интересно.
– Ваша фамилия, извиняюсь, и отчество, если, конечно, телефон на ваше имя?
– Да, да, на мое. Совсем недавно поставили.
– Это не имеет значения.
– Строганов Иван Петрович…
– Отлично… Так, так… – Степан Матвеевич с головой ушел в свою память. – Строганов… Стр… Стр… Стрепетов… Стробов. Ага. Строганов… Строганов Иван Петрович и еще Строганов Иван Петрович. Улица Бусова или улица Алтайская?
– Бусова, двадцать два.
– Отлично. Номер вашего телефона девяносто два – девятьсот тринадцать.
– Правильно, – чуть испуганно согласился Иван.
– А у второго Строганова Ивана Петровича по улице Алтайской, четыре – двадцать два – двадцать четыре.
Это уже не имело значения, так как проверке не поддавалось.