Это уже не имело значения, так как проверке не поддавалось.
– Ну и здорово! – вынужден был согласиться я.
– Пустяки, – недовольно сказал Степан Матвеевич. – Все дело в том, что я никого не знаю из этого поезда. А ездить мне на нем приходилось не одну сотню раз, в других реальностях, разумеется. По крайней мере, проводниц и бригадира поезда я обязан знать.
Ручка вдруг задергалась. Раз, два. Потом кто‑то забарабанил из вагонного перехода руками. Иван оглянулся и сам широко открыл дверь.
– Мне еще музыку крутить надо! – раздалось сначала, а уж потом показался человек с красной повязкой и в форменной фуражке. – Куда подевался этот Голубчиков? А написано, что в шестом вагоне. – Значит, в вашем. Я не буду здесь целый день ходить. У меня своя работа. Для чего в поезде радиоузел? Чтобы музыку слушать и последние известия! Понятно. Пассажиры чтобы не скучали!
Это‑то нам было понятно.
– Ты Голубчиков? – ткнул работник радиоузла сначала в Степана Матвеевича, потом в меня, а затем в Ивана. – В чьем купе место номер восемнадцать?
Это место было в моем купе. На нем сейчас располагалась врач Зинаида Павловна.
– В моем купе восемнадцатое место, – сказал я.
– Так что же ты молчишь? А я, понимаешь, хожу.
– Моя фамилия Мальцев.
Иван искоса взглянул на ненавистную занятому товарищу телеграмму и прочитал:
– Голубчику… Голубчику там, а не Голубчикову.
– Я что и говорю, – согласился человек с красной повязкой.
– Голубчику! – воскликнул я. Ох ты! Ведь это меня бабуся называла голубчиком. – Постойте. Может, это мне?
– Бери. И с концом.
Я развернул телеграмму. Слева стояло: «Старотайгинск‑90». Ясно. Из Старотайгинска, значит. Справа: «Фирменный поезд „Фомич“ от 0 августа семьдесят пятого года. Вагон шесть, место рядом с восемнадцатым. Голубчику».
А ниже сам текст телеграммы: «володька забаррикадировался комнате пытаемся зиять чедоман принимаем меры волнуйтесь – бабуся коля».
Белиберда какая‑то.
Радист обрадовался, что свалил со своих худеньких плеч непосильную ношу, закончив все эти поиски Голубчикова, и бодро рванулся в вагон. Теперь можно было ожидать душераздирающего от счастья концерта по местному вещанию.
Степан Матвеевич читал телеграмму через мое плечо.
– Что это? – наконец спросил Иван, видимо бросив решать головоломку.
– Телеграмма от бабуси Коли, не видишь разве?
– Как это от бабуси Коли? – удивился Степан Матвеевич. – От дедуси Коли!
– Не‑ет. Именно от бабуси. Могу предположить, что телеграмму прислала бабуся, которая ехала из Фомска в Старотайгинск, – сказал я. – А вот почему она стала Колей, не пойму. И что это за Володька, который забаррикадировался в комнате. Правнук, что ли? Ну и пусть себе баррикадируется. Стоп, стоп! Тут, наверное, бабуся и Коля. В телеграммах ведь все, что можно и что нельзя, сокращают. А‑а! Понятно. Внучек это ее Коля. Очень крепкий мужик. Ну, черт с ним, с Володькой, пусть себе сидит в комнате, пока есть не запросит. Что‑то там они пытаются. А что такое: «зиять чедоман»? Зиять. Дыра, отверстие может зиять, пропасть!
Я силился понять, что мне хотели сообщить. Прикидывал и так и эдак. Несколько раз пытался прочитать телеграмму мельком, быстро, чтобы машинально пропустить возможные опечатки. Что‑то получалось. Ага! Вот тут. Ясно, что не «чедоман», а чемодан. Они пытаются зиять чемодан. Ну и бог с ними! У бабуси действительно был чемодан. Но что они все‑таки пытаются сделать?
– Головоломка, – наконец сказал я.
Но что они все‑таки пытаются сделать?
– Головоломка, – наконец сказал я. – Пошутила бабуся.
– Ну да, – сказал Иван. – Очень нужно ей шутить на рубль с лишним, да еще тащиться на телеграф.
– Внук Колька ходил на телеграф. Ясно.
– Ему тоже больше делать нечего, как развлекать тебя ребусами. Нет. Тут что‑то есть. Подумать надо.
– А как же с попаданием поезда в другую реальность? – сурово спросил Степан Матвеевич. – Так все и оставим?
– Я вот что думаю… – начал Иван.
– Артем, – дверца приоткрылась, и в просвете показалось извиняющееся лицо Инги. – Артем, станция. – Она смешно сморщила носик. – Зинаида Павловна говорила…
– А‑а… Помню, помню. Сейчас. Иду.
– Конечно. Надо прогуляться, – согласился Иван.
– Ты все понял, Артем?
– Все, Инга. Не волнуйся. Сделаю все, что в моих силах и еще чуть сверх того.
За окнами поползли какие‑то станционные постройки, хотя поезд еще и не замедлял ход. Надо было взять деньги из пиджака.
На боковом столике в нашем купе прямо ногами на застеленной газетой столешнице стоял ребенок. Его держал за трусики взмыленный папаша. Матрас был закинут на багажную полку, а спальная поднята, верхняя часть окна открыта. В нее‑то и старался просунуть свою головку малыш. А отцу, кажется, уже было все равно. Рука ребенка взмахивала воображаемой саблей. Малышу было хоть и жарко, но очень интересно, и в его головку, кудрявую и светлую, приходили всякие разные мысли.
– Хочу мороженого!
– Мама купит у дяди, Стасик.
Я потянулся за пиджаком.
– Мы не мешаем вам?
– Нет, нет. Я все равно выхожу на станции.
Кроме нас, в купе находился только Валерий Михайлович. Он лежал на своей полке с влажной от пота тряпкой на лбу. Семен, Тося и Зинаида Павловна уже, наверное, пробивались к выходу.
– Хочу самолет! – потребовал мальчик.
– Мама купит у дяди, – обреченно пообещал отец.
– Хочу Черное море!
– Мама купит у дяди, Стасик.
– Хочу сестренку Вальку!
– Мама купит у дяди…
– Хочу…
Поезд остановился, и я ступил на перрон станции Балюбино. Вправо и влево тянулись торговые ряды. И продавали здесь только детское приданое. Ясно. Меня словно ждали. Не знаю, что делали другие пассажиры, не до этого мне было, а я шел вдоль прилавков, и пачка чего‑то разноцветного росла с каждым моим шагом.
– Девяносто два рубля семьдесят девять копеек, – объявили мне у последнего вагона.
Я протянул несколько смятых бумажек – все, что у меня было. Я точно знал, что денег у меня наберется чуть больше сорока рублей, но все же стоял, надеясь на какое‑то чудо.
– Еще пятьдесят рублей, – подсказала кассир.
Рука судорожно шарила по карманам. И – о счастье! – в левом кармане зашуршала сложенная вдвое купюра. Я протянул ее. Это была пятидесятирублевка, неизвестно откуда взявшаяся, возникшая, сделавшаяся!
Поезд тронулся, но я успел вскочить в уже закрывающийся тамбур и радостно двинулся в свой короткий путь к сыну и жене.
– Вот… Вот, Инга.
– Сейчас посмотрим, что принес нам папа, – сказала Зинаида Павловна. – Ох и накупили вы, Артем!
Это прозаическое заявление сразу же привело всех в состояние, когда нужно с восторгом рассматривать пеленки и ползунки, говорить: «Ах!» и «Какая прелесть!», – машинально прикладывать распашонки к груди. Инга взглянула на меня снизу вверх как‑то странно, но радостно и села на полку рядом с сыном.