– Я занял на шестерых, – предупредил он. – На семерых даже. – В голосе его чувствовалась какая‑то растерянность.
– Хорошо, – обреченно ответил я.
Пойти, что ли, протолкнуться в тамбур? На меня глядели с верхней полки. Я знал кто. Та самая девушка, что сегодня ночью чертила указательным пальцем по багажной полке, а потом, когда я спал, явилась ко мне во сне. Я хотел встретить ее взгляд и боялся его, потому что он уже привязал меня крепко‑накрепко. Только знал ли это сам? Еще сутки с небольшим, а потом прости‑прощай, девушка‑студентка. Так стоит ли мучиться? Выбросить все из головы, из сердца то есть. Я уже решил, что буду проходить это купе, не поднимая головы, или вообще не буду здесь ходить.
– Скажите, пожалуйста, – обратился я к студенту, – что я за вами. Пойду в тамбур.
– Еще и прикидывается, – сказал чей‑то девичий голосок, но не она,это я знал точно. У неене мог быть такой голос. Ну а так как я ни перед кем не прикидывался, то фраза эта меня не касалась.
– Разрешите, – попросил я, намереваясь все же пройти в тамбур.
И тут на полке, где лежала она, заплакал ребенок. От неожиданности я вздрогнул, остановился, оглянулся. Лучше бы мне этого не делать… Она лежала на полке, почти на самом краю, а рядом, у стенки… у стенки… там плакал ребенок, грудной, с розовым личиком и повязанный белым платочком.
Откуда он тут взялся? Не было же его, не было, когда я первый раз проходил мимо. Да и на перроне фомского вокзала его не было. Они же студенты стройотряда! Они же что‑то там строили, коровник или свинарник. Да разве женщину с ребенком возьмут на такое дело?
– Молока? – спросила другая девушка, приподнимаясь с нижней полки. – Вот только чуть‑чуть.
– Ты бы хоть поплакала, Инга, что ли… – сказала третья.
Значит, ее зовут Инга. Но только какое это теперь имеет значение? У нее и ребенок уже есть, и муж, конечно, какой‑нибудь из этих парней. Не уподобляться же Ивану, который все смотрит на Тосю.
Но в последний раз можно и встретить ее взгляд. Она молчала, она не слышала ни подруг, ни крика своего ребенка, она смотрела мне в глаза, и от этого становилось больно. Боль источали ее глаза, безысходную, страшную, последнюю. И лицо… За такое мужчины отдают свои жизни. И я бы отдал. Она была лучше всех женщин в мире! Но у нее был муж и ребенок, который вот сейчас заходился в крике.
– Инка, ты что? Очнись! Да что ты на него уставилась?! Проживем и так. Подумаешь… Не воспитаем мы его, что ли? Да всей группой.
А вторая:
– Проходите, если вам все равно и вы ничем не можете помочь.
Мне было не все равно, но помочь я ей ничем не мог. Да я и не знал, какая ей нужна помощь. И нужна ли от меня?
В тамбуре я оказался один. И хорошо. Ну что за глаза у этой женщины?! И почему она на меня так смотрела?
Колеса вагона стучали громко и зловеще. За окном проносилась какая‑то пригородная станция. На платформе стояли люди. Они, наверное, были чем‑нибудь озабочены с утра, но ведь не страдали. Не страдали же они! Ну что за глаза… Что за боль, что за несчастье у нее? Ин, Инка, Инга!
7
В тамбур кто‑то вышел. Я не оглянулся. Вышел, значит, надо. Но на плечо легла тяжелая рука.
– Это я – Иван. Все лежал и ждал, когда ты подойдешь и снова повернешь мне голову или хотя бы просто подойдешь. Шея затекла, сил больше нет. И сейчас еще болит.
В тамбур вышел еще кто‑то. Я оглянулся. Это был тот человек в сером костюме, который задавал мне нелепые вопросы. Взгляд его был осмыслен и пронзителен, да еще усталость какая‑то чувствовалась в нем.
– Ничего, если я постою тут с вами? – спросил он.
– Ничего, если я постою тут с вами? – спросил он.
– Пожалуйста. Здесь даже интереснее, чем в вагоне.
Сейчас это был совершенно другой человек, не тот, в котором я чуть было не заподозрил идиота. На вид ему было лет сорок. Довольно приятное, умное, несколько жестковатое в своих чертах лицо. Фигура крепкая, спортивная.
Иван через мое плечо смотрел на зеленые перелески равнины.
– Вас, конечно, интересует, зачем я подошел. Рассказать. Просто рассказать… Мне, наверное, уже ничто не поможет. Даже смерть не принесет мне облегчения… А сначала все казалось…
Иван упорно смотрел в окно. Он заставлял себя не идти в вагон. Я его понимал. Нельзя ему было такими глазами смотреть на Тосю.
– Скажите, – продолжил гражданин в сером, – бывает с вами такое? Вы что‑то делаете. Безразлично что. И вдруг на какое‑то мгновение испытываете странное чувство: все это уже было. Вот этот самый миг уже был. И люди, и предметы, окружающие вас, были расположены так же, как в этот миг. И фраза, только что произнесенная кем‑то, уже была однажды сказана и именно в этой обстановке. И какая‑то оторопь берет вас. Потому что точно такого же момента быть не могло. Но вы точно знаете, что такой миг уже был. И странное ощущение таинственности и необъяснимости происшедшего не покидает вас целый день. Так, скажите, бывает с вами такое?
Я уже начал припоминать, вспомнил и сказал ему:
– Да. Кажется, раза два или три со мной такое было. Ощущение действительно какое‑то странное, таинственное.
– И чем вы это объясняете?
– Да ничем. Я и не задумывался особенно над этим. Полагаю, что это относится к так называемым таинственным явлениям человеческой психики. А я по образованию инженер.
– Значит, бывает? – Он, казалось, был очень доволен моим ответом.
– Наследственная память, – неожиданно сказал Иван. Меня обрадовал его ответ. Не смысл ответа, а просто что он слышал все предыдущее, значит, еще способен на разумные поступки.
– Это очень оригинально! Каким же образом наследственная память может воспроизвести обстановку современной лаборатории или квартиры?
– Да, наследственная память здесь, видимо, ни при чем, – сказал я.
– А вы, конечно, знаете? – спросил Иван.
Я в душе немного посмеивался. Есть еще таланты‑одиночки, с помощью четырех правил арифметики пытающиеся разработать единую теорию поля.
– Я знаю, – ответил гражданин в сером. – В этом моя трагедия. Двенадцатое октября тысяча девятьсот шестьдесят шестого года я прожил дважды. Этот день для меня многое значит. В первый раз я сделал глупую ошибку и осознал ее лишь к ночи, а во второй раз уже не сделал ее. Но тут чисто семейное… Я запомнил этот день навсегда. А для других он существовал только однажды, как и обычно. Понимаете? Я прожил один день дважды! Не одно мгновение, а целый день! Как он прошел во второй раз, помнят все. А в первый раз я прожил его один. Ни для кого больше первого дня не было.
– Полагаю, что это невозможно, – сказал Иван. Разговор начал заинтересовывать его всерьез. – В теории темпорального поля такие парадоксы не предусмотрены.
– Ничего другого я и не надеялся услышать от вас. Да я и сам это прекрасно знаю. Я потратил пятьдесят лет на то, чтобы досконально изучить теорию темпорального поля в таком виде, в каком она известна вам, и в таком виде, в каком она известна там, в других реальностях.
– Год, число, месяц! – невольно вырвалось у меня.
– Дойду и до этого.
– Пятьдесят лет, сказали вы? – спросил Иван. Все! Он уже был полностью заинтересован разговором.
– Да, около этого.