Мать их, любящая порядок во всем, бережливая, несколько сентиментальная женщина, которая провела всю жизнь за кассой, но сохранила
чувствительную душу, постоянно сглаживала соперничество, то и дело вспыхивавшее между ее двумя взрослыми сыновьями из-за всяких житейских
мелочей. Вдобавок с недавних пор ее смущало одно обстоятельство, грозившее разладом между братьями: этой зимой, когда ее сыновья заканчивали
образование в Париже, она познакомилась с соседкой, г-жой Роземильи, вдовой капитана дальнего плавания, погибшего в море два года тому назад.
Молодая, даже совсем юная вдова, - всего двадцати трех лет, - была неглупа и, видимо, постигла жизнь инстинктом, как выросший на воле зверек;
словно ей уже пришлось видеть, пережить, понять и взвесить все жизненные явления, она судила о них по-своему - здраво, узко и благожелательно.
Г-жа Роземильи имела обыкновение заглядывать по вечерам к гостеприимным соседям, поболтать за рукоделием и выпить чашку чаю.
Мания разыгрывать из себя моряка постоянно подстрекала Ролана-отца расспрашивать новую приятельницу об умершем капитане, и она спокойно
говорила о нем, о его путешествиях, о его рассказах, как покорившаяся судьбе рассудительная женщина, которая любит жизнь и с уважением относится
к смерти.
Оба сына, возвратившись домой и увидев хорошенькую вдову, часто навещавшую их, тотчас же стали за нею ухаживать, не столько из желания
понравиться ей, сколько из чувства соперничества.
Матери, женщине осторожной и практичной, очень хотелось, чтобы один из них добился успеха, - молодая вдова была богата, - но она желала,
чтобы другой сын не был этим огорчен.
Госпожа Роземильи была блондинка с голубыми глазами, с венком непокорных завитков, разлетавшихся при малейшем ветерке; во всем ее облике
было что-то бойкое, смелое и задорное, что отнюдь не соответствовало уравновешенному и трезвому складу ее ума.
Она, казалось, уже отдавала предпочтение Жану, к которому ее влекло сходство их натур. Правда, предпочтение это проявлялось только в едва
заметных оттенках голоса, в дружелюбных взорах и в том, что она нередко прибегала к его советам.
Она, казалось, угадывала, что мнение Жана только подкрепит ее собственное, между тем как мнение Пьера неизбежно окажется противоположным.
Говоря о взглядах доктора, об его политических, моральных, артистических, философских воззрениях, ей случалось называть их: "Ваши бредни!" Тогда
он смотрел на нее холодным взором судьи, обвиняющего женщин, всех-женщин, в духовном убожестве.
До приезда сыновей старик Ролан ни разу не приглашал г-жу Роземильи на рыбную ловлю и никогда еще не брал с собою жены; он любил выходить в
море до восхода солнца, со своим другом Босиром, отставным капитаном дальнего плавания, с которым познакомился в порту в час прилива, и со
старым матросом Папагри, по прозвищу Жан-Барт, смотревшим за лодкой.
Но как-то вечером, неделю тому назад, г-жа Роземильи, обедая у Роланов, спросила: "А это очень весело, ловить рыбу? - и бывший ювелир,
охваченный желанием заразить гостью своей манией и обратить ее в свою веру, воскликнул:
- Не хотите ли поехать?
- Хочу.
- В будущий вторник?
- Хорошо.
- А вы способны выехать в пять утра?
Она вскрикнула в изумлении:
- Ах, нет, нет, что вы!
Он был разочарован, его пыл угас, и он сразу усомнился в ее призвании рыболова.
Тем не менее он спросил:
- В котором же часу вы могли бы отправиться?
- Ну... часов в девять.
- Не раньше?
- Нет, не раньше, и то уж слишком рано!
Старик колебался. Конечно, улов будет плохой, ведь как только солнце начинает пригревать, рыба больше не клюет; но оба брата настояли на
том, чтобы тут же окончательно обо всем условиться.
Итак, в следующий вторник "Жемчужина" стала на якорь у белых утесов мыса Гэв До полудня удили, потом подремали, потом снова удили, но
ничего не попадалось, и старику Ролану пришлось наконец понять, что г-же Роземильи хотелось, в сущности, только покататься по морю Когда же он
убедился, что лесы больше не вздрагивают, у него и вырвалось энергичное "ах, черт! ", одинаково относившееся и к равнодушной вдове, и к
неуловимой рыбе.
Теперь Ролан рассматривал свой улов с трепетной радостью скупца Но вот, подняв глаза к небу, он заметил, что солнце начинает садиться.
- Ну, дети, - сказал он, - не пора ли домой?
Братья вытащили из воды лесы, смотали их, вычистили крючки, воткнули их в пробковые поплавки и приготовились.
Ролан встал и, как подобает капитану, оглядел горизонт.
- Ветер спал, - сказал он, - беритесь за весла, дети!
И вдруг, показав на север, добавил:
- Глядите-ка, пароход из Саутгемптона.
Вдали, на розовом небе, над спокойным морем, гладким, как необъятная голубая блестящая ткань с золотым и огненным отливом, поднималось
темноватое облачко А под ним можно было разглядеть корабль, еще совсем крохотный на таком расстоянии.
На юге виднелось немало других столбов дыма, и все они двигались к едва белевшему вдалеке гаврскому молу, на конце которого высился маяк.
Ролан спросил:
- Не сегодня ли должна прийти "Нормандия"?
Жан ответил:
- Да, папа.
- Подай-ка подзорную трубу; думается мне, что это она и есть.
Отец раздвинул медную трубу, приставил ее к глазу, поискал корабль на горизонте и, обнаружив его, радостно воскликнул:
- Да, да, это "Нормандия", никаких сомнений. Не хотите ли посмотреть, сударыня?
Госпожа Роземильи взяла трубу, направила на океанский пароход, но, видимо, не сумела поймать его в поле зрения и ничего не могла разобрать,
ровно ничего, кроме синевы, обрамленной цветным кольцом вроде круглой радуги, и каких-то странных темноватых пятен, от которых у нее закружилась
голова.
Она сказала, возвращая подзорную трубу:
- Я никогда не умела пользоваться этой штукой. Муж даже сердился; а сам он способен был часами простаивать у окна, рассматривая проходящие
мимо суда.
Старик Ролан ответил не без досады:
- Тут дело в каком-нибудь недостатке вашего зрения, потому что подзорная труба у меня превосходная.
Затем он протянул ее жене:
- Хочешь посмотреть?
- Нет, спасибо, я наперед знаю, что ничего не увижу.
Госпожа Ролан, сорокавосьмилетняя, очень моложавая женщина, несомненно, больше всех наслаждалась прогулкой и чудесным вечером.