Ему хотелось провести этот день с сыном. И чтобы день был большой, чтобы и он и сын насладились им. А жена пожалела разбудить и сократила праздничный, такой редкий отдых.
Сын влез на кровать, уселся верхом ему на ноги, - плюшевоголовый, в белом костюмчике, в синих носках. Солнце лежало на вымытом желтом полу. Настоящее лето только началось, а уже был загар на щеках и на ножках сына.
- Папа, мы пойдем?
Он обещал сыну прогулку. Обещал рано встать и сразу же идти. Из-за жены он проспал. Мальчишка мучился все утро. Мальчишка усомнился в отце.
- Пойдем, сын, вот только перекусим чего-нибудь и сейчас же пойдем.
- Ой, зачем ты чистишь зубы, - говорил сын, стоя около него, - ведь ты сегодня не пойдешь в трест.
Пока жена готовила завтрак, Данилов вышел в огород. Второй год он с женой жил в городе, он был директором треста, а жена все не могла привыкнуть покупать овощи в магазине и сажала свои. Для картошки и капусты земли возле дома не хватало, картошку и капусту она сажала где-то за городом. Она ездила туда поездом полоть и поливать. Руки у нее были темные, крестьянские. Данилов говорил:
- Все жадность, готова в могилу себя загнать, лишь бы не переплатить лишнюю копейку.
А она отвечала:
- Как же без своей картошки?
Но в это утро вид зеленых грядок был приятен Данилову. Он ходил между ними и смотрел, как развилась помидорная рассада, скоро ли можно будет рвать салат, а сын садился на корточки и спрашивал:
- Как ты думаешь, редиска уже есть?
Вот в эту минуту он запомнил себя и сына, как на фотографии: он, Данилов, стоит между грядками, небо солнечное, мирное и радостное, и сын сидит на корточках и спрашивает:
- Как ты думаешь, редиска уже есть?
Это была последняя минута прежней жизни, с сыном, с воскресным отдыхом, с ленивыми мыслями о прогулке и пироге.
На крыльцо выбежала жена:
- Ваня, война!..
Он вбежал в дом. Радио договаривало слова, не оставляющие сомнений. Радио замолчало. Данилов поднял голову. Все стало другим. По-другому светило солнце. Другим стал его дом. Другое лицо было у жены. Та минута покоя и созерцания ушла на годы назад. Все полетело и помчалось куда-то следом за его мыслями.
- Папа, а мы пойдем все-таки? - спросил сын.
Сыну было четыре года.
- Нет, - ответил Данилов, и сын заплакал...
В тот день Данилов разобрал свои бумаги, написал письмо отцу, сходил на почту и отправил старику денег.
Среди старых писем попался измятый конверт, из него торчали уголки фотографической карточки, - он не вынул карточку, бросил, не поглядев, на дно ящика.
Карточки сына он положил в бумажник.
Ночью жена плакала, тихо, чтобы не потревожить его. Он делал вид, что спит.
Она поймала какое-то его движение, приподнялась, сверху взглянула ему в лицо:
- Ведь тебе бронь дадут, Ваня?
Он отвернулся. Вопрос был решен утром, когда говорило радио. Завтра он пойдет в военкомат. А ей - меньше всего дела. Она - десятая спица в колеснице.
Наутро ему принесли повестку. Что ж, тем лучше. Не станут говорить, что он выскакивает. Пошел по мобилизации - и все.
В военкомате Данилова направили к Потапенке. Потапенко был приятель, директор санатория. В военной форме, наголо остриженный и помолодевший, он сидел за пустым столом, кругом толпились штатские люди. И хотя эти люди только что пришли и хотя все окна были открыты настежь, в комнате уже так накурили, что дышать было нечем.
Потапенко протянул Данилову пухлую теплую руку.
- Эге, пришел. Бронироваться будешь?
- Нет.
- Ладно, обожди, - сказал Потапенко.
Совсем не обязательно было, чтобы Данилов так долго ждал, Потапенко принял раньше даже тех, кто пришел позже, - но Данилов понимал: Потапенко хотел перед ним покрасоваться.
Ему было приятно, что вот Данилов еще в штатском и дожидается, а он, Потапенко, уже в военном и к нему приходят за назначениями и распоряжениями. Бабье, атласно выбритое, с двойным подбородком лицо Потапенки сияло от удовольствия. Он хмурил белесые брови, хотел скрыть сияние, - ничего не получалось. Наконец он подозвал Данилова.
- Садись, - сказал Потапенко. - Ты в батальоне служил?
- В батальоне.
- Ладно, - сказал Потапенко, записывая в блокнот. - Пойдешь в санитарный поезд комиссаром. Постой, - сказал он, предупреждая возражения Данилова. - Все знаю, что скажешь. А все-таки пойдешь в санпоезд. Поезд надо формировать. Ты знаешь, как это делается?
- Нет. А ты?
- Я тоже не знаю, - сказал Потапенко. - Не боги жгут горшки, Иван Егорыч.
- Не боги, - согласился Данилов.
- Инструкция есть, вот она. Ты грамотный - прочтешь. Людей бери каких хочешь, ссориться не будем - некогда.
- Кто начальник?
- Начальника еще нет, - отвечал Потапенко. - Будет и начальник, а ты формируй.
- Где поезд? - спросил Данилов.
Потапенко засмеялся.
- Поезда, брат, тоже нет. Поезд - в вагоноремонтном, еще не выпущен. А ты формируй.
- Есть формировать, - сказал Данилов, вставая.
У выхода он столкнулся с председателем месткома Григорьевым. Запыхавшись, Григорьев нес ему броню.
- Вы эту бумажку пришейте куда-нибудь, - сказал Данилов, - а Меркулову (это был его заместитель) скажите, чтоб вечером был в тресте, я приду сдавать ему дела.
Но в этот вечер он не пришел. Только 26-го дождался его Меркулов, уже получивший от наркомата официальное назначение на пост директора треста, на место Данилова.
Все эти три дня Данилов укомплектовывал штат санитарного поезда. Требовалось много народу: врач-ординатор, военфельдшер, перевязочная сестра, старшая сестра, младшие сестры, санитары, бойцы, кочегары, машинист на электростанцию, электромонтер, проводники, вагонные мастера... Не один Данилов бегал по городу в поисках нужных людей - в городе формировали полсотни санитарных поездов, и в каждый были срочно нужны врачи-ординаторы, сестры, санитары, проводники...
На людей у Данилова был свой взгляд, этот взгляд многим казался странным.
Когда перед ним стоял вопрос: кого выбрать - уверенного, развязного городского фельдшера, шутника и здоровяка, или застенчивую, серенькую деревенскую фельдшерицу с двухлетней практикой, с молодым нервным, болезненным лицом, - он, не колеблясь, выбрал фельдшерицу.
И когда подошла к нему эта страшная, красная как индеец, горбоносая и подслеповатая Юлия Дмитриевна - перевязочная сестра, - он не испугался, а обрадовался. С первого взгляда он понял: это то, что надо.
Санитаров подбирали из мобилизованных бойцов. Красный Крест присылал девушек, окончивших курсы медицинских сестер.
Он приходил в казармы, где на узелках и чемоданах, как на вокзале, спали люди, и кричал:
- Военфельдшеры - есть? Фармацевты - есть? Кочегары есть? Товарищи, внимание!! Фармацевты - есть?
И вот к нему подошла маленькая женщина с мальчишеским лицом, задумчиво-плутоватым и смешливым. Голубая майка. Стриженые волосы.
- Вы фармацевт? - спросил Данилов.
- Нет, - отвечала она. - Я учительница физкультуры.
- Физкультуры не надо, - сказал он.
Она засмеялась.
- Я знаю. Я пойду в санитарки.
- Идите вы, - сказал он. - Для этого посильнее нужен народ.
Она опять засмеялась, живо нагнулась, подхватила его под коленки, и он почувствовал, что его подняли над полом. На секунду, но все же подняли.
- Здорово! - сказал он. - Что здорово, то здорово.
Она стояла прямо, дыхание у нее было легкое.
- Как зовут? - спросил он.
- Лена Огородникова.
Труднее всего было получить работников технических специальностей. Электромашинистов и монтеров забирали из-под носа у Данилова. Транспорт не хотел отдавать ремонтных рабочих. "Обойдетесь и так, - говорили Данилову, - все равно ремонтироваться приедете к нам".