Потом они кинули жребий, кому нести ночной дозор. Первые два часа достались Отто, сменить же его надлежало юному, но скромному другу его Вольфгангу; и отрок Годесберга начал свою докучную вахту; остальные тем временем, невзирая на отсутствие ужина, спали глубоким сном, давая о том догадаться дружным храпом.
Надо ли говорить, какие воспоминания нахлынули на благородного отрока во время двухчасового бдения; какие мысли теснились в его голове; сколь сладкие и горькие мечты о родном доме заставили сильнее биться его мужественное сердце; и как высокое стремленье к славе помогало ему сохранять бодрость духа. "Юность самонадеянна", - говорит поэт. Счастливая, счастливая пора! Пролетали лунные часы на серебряных крыльях, приветливо мерцали звезды. Доверясь юному стражу, крепко спали доблестные стрелки, и все неустанно ходил взад и вперед, взад и вперед благородный отрок. Наконец, к неописуемой радости Отто, его брегет возвестил о том, что время его вахты миновало, он весело растолкал спящего Вольфганга, и добрый малый покинул ложе и, обнажив меч, сменил друга на посту.
Отто лег в точности на место, оставленное предшественником, еще сохранившее тепло его тела, и долго не мог уснуть. Но вот мечты и действительность начали мешаться в уме его, и он уж почти не отличал одно от другого. На миг он погружался в дрему; потом внезапно пробуждался; снова засыпал; и вновь просыпался. - И сквозь зыбкий полусон ему вдруг почудилось, будто женщина в белом проскользнула в дверь и поманила Вольфганга за собою. Отто вгляделся. Вольфганг исчез. В тот же миг часы на башне пробили полночь, и Отто вскочил со своего ложа.
ГЛАВА IX
Хозяйка Виндевского замка
Как только колокол возвестил полночь, Вольфганг-лучник, ходивший дозором, увидал перед собою бледную женскую фигуру. Он не мог бы сказать, откуда она пришла, столь внезапно было ее появление, но она стояла прямо перед ним. Ее синие, ясные, холодные глаза были устремлены на него. Сложение ее было безупречно; ее лицо - бледно, словно мрамор прекрасной статуи, покуда любящая руна скульптора еще не оживила ее волшебной силой. Улыбка играла на устах, но прохладная, словно отражение лунного луча на озерной глади; лик же ее сиял дивною красой. Восторг охватил юного Вольфганга. Он смотрел на чудесное виденье, не отводя очей и раскрыв рот. С несказанным лукавством взглянув на него, она подняла божественную алебастровую руку и знаком позвала его следовать за собою. Последовал ли Вольфганг - юный, пышущий здоровьем Вольфганг - за нею? Спросите железо - тянет ли его к магниту? Спросите пойнтера - гонится ли он за куропаткой сквозь жнивье? Спросите малыша- влечет ли его витрина кондитерской? Вольфганг последовал за нею. Старинные двери отворились, словно по волшебству. Свечи не горели, однако же все было видно отчетливо; они миновали неисчислимые старые покои, не вспугнув ни единой из ютившихся там сов и летучих мышей. Мы не знаем, сколько в точности покоев прошла юная чета; но наконец они очутились в зале, где был накрыт пиршественный стол; и на этом старинном столе, уставленном тяжелым серебром, стояло два прибора. Дама села по одну сторону стола и ласково кивнула Вольфгангу прелестной головкой, призывая его сесть напротив. Он сел. Стол был невелик, и его колени коснулись ее колен. Ногам его стало так холодно, будто он ступил в ледяные струи.
- Любезный лучник, - молвила она, - после дня пути ты, верно, проголодался. Что пожелал бы ты на ужин? Не угодно ль салата из крабов? Или сочного рубца с луком? Или ломтик жареного вепря с трюфелями? Или гренок с сыром a la cave au cidre? {Под винным соусом (франц.).} Иль бифштекс? Иль парочку rognons a la brochette? {Почек на вертеле (франц.).} Говори, славный стрелок, только пожелай, и все тебе будет подано.
Коль скоро на столе не стояло ничего, кроме закрытого серебряного блюда, Вольфганг подумал, что, предлагая ему такое множество яств, дама попросту смеется над ним; и он решил испытать ее, спросив нечто совсем уж редкостное.
- Прекрасная принцесса, - сказал он, - я большой охотник до свиных отбивных с картофельным пюре.
Она подняла крышку: на блюде лежала отбивная, какой никогда еще не подавал сам Симпсон, и картофельное пюре, которого в наши жалкие времена хватило бы на Руперт-стрит по меньшей мере на семь порций.
Когда он положил всего этого себе на тарелку, дама вновь накрыла блюдо крышкой и стала внимательно следить, как он ест. Первое время он был всецело поглощен едой и не замечал, что хозяйка не отведала ни кусочка; но вот, как ни велика была отбивная, она исчезла; он начисто выскреб ножом сверкающее серебро своей тарелки и, испустив глубокий вздох, выразил скромное желание чего-нибудь выпить.
- Чего тебе угодно, повелевай, славный лучник, - сказала дама, подняв серебряную бутыль филигранной работы с каучуковой пробкой, отделанной золотом.
- Ну тогда, - сказал Вольфганг, ибо вкус его поистине был весьма скромен, - мне, пожалуй, эля пополам с портером. - И согласно его пожеланию из бутылки, пенясь, излилась в его кубок пинта этого восхитительного питья.
Осушив кубок одним глотком и объявив, что такого отменного эля он не пивал сроду, молодой человек вновь ощутил аппетит; и невозможно перечислить все те блюда, какие были им заказаны. Впоследствии, говорят, он объяснял (даром что никто из друзей ему не верил) лишь колдовством свой аппетит той небывалой ночи. Он заказал еще свиную отбивную с картофельным пюре; потом маринованную семгу; а потом пожелал он, чтоб тут же при нем была зажарена индюшка.
- Обожаю, когда пахнет жареным, - сказал он.
- Я тоже, - воскликнула бледная дама с небывалым одушевлением, и блюдо тотчас явилось на столе. Его сменила кровяная колбаса, рубец, ватрушки, и что всего примечательнее - всякое из заказанных блюд являлось из-под той же серебряной крышки, каковое обстоятельство, отведав лакомств четырнадцать, наш Вольфганг начал находить довольно примечательным.
- Полно, - сказала бледная дама, - что же тут мудреного: слуги слышат тебя, а кухня внизу. - И, однако, оставалось неясно, как это эль с портером, горькое пиво, пунш (как джин, так и ром) и даже подсолнечное масло и уксус, коими он поливал огурец, поданный к семге, изливались из той же самой фляги, откуда дама поначалу налила ему пинту эля с портером.
- Есть многое на свете, Обжирацио, - сказала лукавая хозяйка в ответ на его вопрос, - что и не снилось вашим мудрецам. - И, замечу в скобках, Вольфганг к тому времени уж был таков, что ничто более не казалось ему ни странным, ни таинственным.
- Хорошо ли тебе, милый юноша? - спросила дама, когда, закусив таким образом, он откинулся на спинку стула.
- О мисс, хорошо ли мне? - был его вопросительный и, однако же, вполне утвердительный ответ.
- Хотелось бы тебе всякий день так ужинать, Вольфганг? - продолжала бледнолицая.
- В общем-то, нет, - отвечал он, - нет, не совсем; не всякий день: иной раз хорошо бы полакомиться устрицами.
- Милый юноша, - сказала она, - лишь будь моим, а они у тебя будут круглый год! - Злосчастный Вольфганг слишком далеко зашел и уж ничего не замечал, не то странные эти речи открыли б ему глаза и позволили б понять, в сколь подозрительной он находится компании. От особы, которая берется угощать вас устрицами круглый год, ждать добра не приходится.
- Спеть тебе песенку, милый стрелок? - спросила дама.
- Прелестнейшая, - сказал он, воодушевляясь, - начинай, а я подтяну.
Она сняла со стены мандолину и завела песню. Сладостен и дик был ее простой напев.