И взаправду, в некотором роде девочка действительно светилась: ее бледное
лицо с чутьвыпяченнойчелюстьюигнилымизубамипрямо-такиозарялось
каким-то молниеносным, подпрыгивающим вдохновением,аглазавощеренном,
одухотворенномличикеточновылезалиизорбит,когдаонарадовалась
Невидимому и своим мыслям.
Говорили, что духовно она постоянно вращается вокругсебяиеймногое
дано...
Так или иначе точно или даже в близком приближении эту историюниктоне
знал.
Возможно все происходило не так или с другим подтекстом. Но юродивенькие,
влюбленныевсебяслушкиросли,докатываясьдосамыхпотаенных,
подвально-метафизических уголков Москвы.
Такова была молва об Извицком.
Наконец, сбросив бред неловкости, друзья -Ремин,ИзвицкийиПадов-
собрались, когда все остальные сонновские обитатели уснули, на втором этаже,
в глухой комнатушке, с полузабитым окном.
Только свеча освещала их лица.
Извицкий по отношению к друзьям внешне был мягок и нежен. Падовхохотал,
глядя на пятна по стенам.
Ремин, прикорнув в кресле, покачивался в такт своиммыслям.Закатанная,
подпольная бутылка водки зеленела в углу.
Разговор -вернееприкосновениедуш-переходилотпроваловвих
бредовых, разросшихся отношениях... к мистицизму.
Воздух чернел то от взрывающихся, то от сгнивающих мыслей.
Извицкий, просмаковав загробное, упирал теперь на смех Абсолюта;чтоде
невиданное это качество, если у Абсолюта есть свой смех. Дик де он (смех)и
непостижим, потому что никому не противопоставлен и причина его, разумеется,
не в разладе с действительностью, а в для нас неизвестном.
Истерический смешок прошел по горлу Падова: ему показалось, что онвидит
концы этого смеха.
Все сидели в отдалении друг от друга по полуразвалившимся креслам,ноу
каждого
- для тишины - под рукой было по стакану водки.
Масло в огонь подлил Ремин, который из своего угла начал что-тосмердеть
о жизниВысшихИерархий;чтодепосравнениюсэтимлюбыедуховные
человеческие достижения, как крысиный писк по сравнению с Достоевским. И что
денеплохобыхотьчто-нибудьоттудаурватьилихотябыотдаленно
представить, пытаясь сделать скачок от Духа... туда... в неизвестный план.
На Падоваособенноподействовалоэтонапоминание;"чтонам,курям,
доступно!", - слезливо пробормотал он.
Но потом озлобился.
И хотя Ремин еще что-то нес о необходимостивырватьсявзачеловеческие
формы "сознания", мысльодистанциипредНеведомымзаделаиПадоваи
Извицкого. Она даже повергла их в какой-то логически-утробный негативизм.
- А может быть все Абсолютное движется только внас...Дажесейчас,-
вдруг захихикал из угла Извицкий.
Он поперхнулся; всем действительнохотелосьименно"сейчас"воплощать
абсолютное, чтоб и теперь, в сегодняшнем облике, вмещать его, иначеслишком
обесценивалось "теперешнее" состояния и "теперешние" мысли.
Отнетерпеливой
любви к себе Падов даже дрожал. А Извицкий недаром еще раньше искал какой-то
обратный, черный ход в мире, который вел бы в высшее минуя все иерархические
ступени.
Наконец,послеугрюмогомолчанияИзвицкийсразузаговорило
парадоксальном пути.
Он набросал картину мира, где к трансцендентномуможнобылобыпридти
через негативизм, чрез отрицание; это был мир, в котором положительное,как
быуничтожалось,авсесмрадно-негативное,напротив,становилось
утверждающим.
В этом мире, или вернее антимире, всему отрицательному изломудавалась
живая жизнь; и даже само небытие становилось в нем "существующим"; этобыла
как бы оборотная сторона нашего мира вдруг получившаясамостоятельность;и
наоборот обычный мир положительного здесь становился вывернутым, исчезающим.
Все это находило, конечно, греющий душу откликуПадоваиРемина.Но
Извицкий не очень искал попутчиков...
Поэтому разговор (словнометалисьдуши)переменилсяипринялдругое
направление.
Сначала вскользь - дляиздевки-коснулисьнекоторыхстранных,даже
комичныхмоментовпослесмертнойтрансмиграции.Потом-насмеявшисьи
разгорячившись, упомянув о секте спасения Дьявола - вдруг перешликучению
Sophia Perenial.
Холод и трансцендентное спокойствие сразу овладели всеми.Азатем-о
воплощении Логоса,оВеданте,осуффиях,обиндуизме,обовсем,где
рассыпаны бессмертные зерна эзотеризма. И о зияющей пропасти Абсолюта, о Его
святой Тьме, по ту сторону любого бытия.
И наконец - после какой-то неожиданной истерики - о том, очемговорить
нельзя...
- Этого не надо, не надо касаться; мы погибнем! - в ужасе закричал Ремин.
Все сгорало в каком-то напряжении. Дальше идти было невозможно.Разговор
приостановился.
- Вот он: русский эзотеризм за водочкой! - проговорил кто-то под конец.
VIII
На следующий день утром,послетогоужекакприехалаАнна,калитка
Сонновской обители отворилась и две нелепые, странные фигурыпоказалисьна
дворе. Одна из них вела другую под руку. То был ФедорСоннов,авторой-
Михей, который любил, чтоб им гнушались. Медленно, точнопринюхиваясь,они
обошли весь дом. Из открытого окнаКлавушаприветствовалаих,равномерно
помахивая щеткой. Первым на гостей выскочил дед Коля; визгливый и тонкий, но
с остановившимися, выпученными глазами, он помахал тряпкой наМихея.Михей
стоял покорно, просветленно улыбаясь в Колино лицо. Федорвдругразвалился
на траве, как свинья; и было странно видеть его жуткую, полумертвуюфигуру,
валяющуюся на земле иэтимпохожуюнаотмеченнуюприродойобыкновенную
свинью.
Понемногу из дому стали высыпать и егодругиеобитатели.Дажесолнце,
светившее на этот раз яростно и неугасимо, точно почернело, словно усолнца
имелся разум.
Никто даже не собиралсязавтракать;всебылизанятысобойисвоими
гнойными мыслями.