(*366) Воззвал господь: "И я завешу тьмою, Как вретищем, мной созданную твердь, Я потушу в ней солнце и сокрою Лицо свое, да правит в мире Смерть!"
И отошел с покинутого трона К тем тайникам, чье имя - Мистарим, И плакал там о гибели Сиона, Для Ангелов Служения незрим. Капри, 10.III.14
ИАКОВ
Иаков шел в Харан и ночевал в пути, Затем что пала ночь над той пустыней древней. Царь говорит рабам: "Вот должен друг прийти. Гасите все огни,- во мраке мы душевней".
Так повелел господь гасить светило дня, Чтоб тайную вести с Иаковом беседу, Чтоб звать его в ноч`и: "Восстань, бори меня И всей земле яви мой знак, мою победу!" Капри, 10.III.14
МАГОМЕТ И САФИЯ
С`афия, проснувшись, заплетает ловкой Голубой рукою пряди черных кос: "Все меня ругают, Магомет, жидовкой",Говорит сквозь слезы, не стирая слез.
Магомет, с усмешкой и любовью глядя, Отвечает кротко: "Ты скажи им, друг: Авраам - отец мой, Моисей - мой дядя, Магомет - супруг". 24.III.14
(*367)
* * *
Плакала ночью вдова: Нежно любила ребенка, но умер ребенок. Плакал и старец-сосед, прижимая к глазам рукава, Звезды светили, и плакал в закуте козленок.
Плакала мать по ночам. Плачущий ночью к слезам побуждает другого Звезды слезами текут с небосклона ночного, Плачет господь, рукава прижимая к очам. 24.III.14
ТОРА
Был с богом Моисей на дикой горной круче, У врат небес стоял как в жертвенном дыму: Сползали по горе грохочущие тучи И в голосе громов бог говорил ему.
Мешалось солнце с тьмой, основы скал дрожали, И видел Моисей, как зиждилась Она: Из белого огня - раскрытые скрижали, Из черного огня - святые письмена.
И стиль - незримый стиль, чертивший их узоры,Бог о главу вождя склоненного отер, И в пламенном венце шел восприемник Торы К народу своему, в свой стан и свой шатер.
Воспойте песнь ему! Он радостней и краше Светильника Седьми пред божьим алтарем: Не от него ль зажгли мы пламенники наши, Ни света, ни огня не уменьшая в нем? Рим, 24.III.14
(*368)
НОВЫЙ ЗАВЕТ
С Иосифом господь беседовал в ночи, Когда святая мать с младенцем почивала:
"Иосиф! Близок день, когда мечи Перекуют народы на орала. Как нищая вдова, что плачет в час ночной О муже и ребенке, как пророки Мой древний дом оплакали со мной, Так проливает мир кровавых слез потоки. Иосиф! Я расторг с жестокими завет. Исполни в радости господнее веленье: Встань, возвратись в мой тихий Назарет И всей земле яви мое благоволенье". Рим, 24.III.14
ПЕРСТЕНЬ
Рубины мрачные цвели, чернели в нем,
Внутри пурпурно-кровяные, Алмазы вспыхивали розовым огнем,
Дробясь, как слезы ледяные.
Бесценными играл заветный перстень мой,
Но затаенными лучами: Так светит и горит сокрытый полутьмой
Старинный образ в царском храме.
И долго я глядел на этот божий дар
С тоскою, смутной и тревожной, И опускал глаза, переходя базар,
В толпе крикливой и ничтожной. 7.I.15 Москва
(*369)
СЛОВО
Молчат гробницы, мумии и кости,
Лишь слову жизнь дана: Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречьХоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный - речь. 7.I.15 Москва
* * *
Просыпаюсь в полумраке. В занесенное окно Смуглым золотом Исакий Смотрит дивно и темно.
Утро сумрачное снежно, Крест ушел в густую мглу. За окном уютно, нежно Жмутся голуби к стеклу.
Все мне радостно и ново: Запах кофе, люстры свет, Мех ковра, уют алькова И сырой мороз газет. 17.I.15 Петербург
СВЯТОЙ ЕВСТАФИЙ
Ловец великий перед богом, Я алчен в молодости был. В восторге буйном, злом и строгом, (*370) По горним долам и отрогам, Я расточал мой ловчий пыл.
- Простите, девственные сени Языческих родимых мест. Ты сокрушил мои колени, Смиренный Взор, голгофский Крест.
Вот дал я волю пестрым сворам, Узду коню: рога, рога Летят над лиственным узором, А я - за ними, пьян простором, Погоней, жаждою врага.
- Простите, девственные сени, Поющий лес, гремящий бор.
Ты сокрушил мои колени, Голгофский Крест, смиренный Взор:
Мрак и стволы великой чащи, Органных труб умолкший ряд, Взор, и смиренный и грозящий, И крест из пламени, горящий В рогах, откинутых назад. 27.VIII.15 Василъевское
ПОЭТУ
В глубоких колодцах вода холодна, И чем холоднее, тем чище она. Пастух нерадивый напьется из лужи И в луже напоит отару свою, Но добрый опустит в колодец бадью, Веревку к веревке привяжет потуже. (*371) Бесценный алмаз, оброненный в ночи, Раб ищет при свете грошовой свечи, Но зорко он смотрит по пыльным дорогам, Он ковшиком держит сухую ладонь, От ветра и тьмы ограждая огонь И знай: он с алмазом вернется к чертогам. 27.VIII.15 Василъевское
* * *
Взойди, о Ночь, на горний свой престол, Стань в бездне бездн, от блеска звезд туманной, Мир тишины исполни первозданной И сонных вод смири немой глагол.
В отверстый храм земли, небес, морей Вновь прихожу с мольбою и тоскою: Коснись, о Ночь, целящею рукою, Коснись чела, как божий иерей.
Дала судьба мне слишком щедрый дар, Виденья дня безмерно ярки были: Росистый хлад твоей епитрахили Да утолит души мятежный жар. 31.VIII.15 Василъевское
НЕВЕСТА
Я косы девичьи плела, На подоконнике сидела, А ночь созвездьями цвела, А море медленно шумело, И степь дрожала в полусне Своим таинственным журчаньем... (*372) Кто до тебя вошел ко мне? Кто, в эту ночь перед венчаньем, Мне душу истомил такой Любовью, нежностью и мукой? Кому я отдалась с тоской Перед последнею разлукой? 2.1Х.15
* * *
Роса, при бледно-розовом огне Далекого востока, золотится. В степи сидит пустушка па копне. В степи рассвет, в степи роса дымится.
День впереди, столь радостный для нас, А сзади ночь, похожая на тучу. Спят пастухи. Бараны сбились в кучу, Сверкая янтарями спящих глаз. 2.IХ.15
ЦЕЙЛОН Гора Алагалла
В лесах кричит павлин, шумят и плещут ливни, В болотистых низах, в долинах рек - потоп. Слоны залезли в грязь, стоят, поднявши бивни, Сырые хоботы закинувши на лоб.
На тучах зелень пальм - безжизненней металла, И, тяжко заступив графитный горизонт, Глядит из-за лесов нагая Алагалла, Как сизый мастодонт. 10.IX.15 (*373)
БЕЛЫЙ ЦВЕТ
Пустынник нам сказал: "Благословен господь! Когда я изнурял бунтующую плоть, Когда я жил в бору над Малым Танаисом, Я так скорбел порой, что жаловался крысам, Сбегавшимся из нор на скудный мой обед, Да спас меня господь от вражеских побед. И знаете ли чем, какой утехой сладкой? Я забавлял себя своею сирой хаткой, Я мел в горах нашел - и за год раза три Белил ее, друзья, снаружи и внутри. Ах, темен, темен мир, и чувствуют лишь дети, Какая тишина и радость в белом цвете!" 10.IХ.15
ОДИНОЧЕСТВО Худая компаньонка, иностранка, Купалась в море вечером холодным И все ждала, что кто-нибудь увидит, Как выбежит она, полунагая, В трико, прилипшем к телу, из прибоя. Потом, надев широкий балахон, Сидела на песке и ела сливы, А крупный пес с гремящим лаем прядал В прибрежную сиреневую кипень И жаркой пастью радостно кидался На черный мяч, который с криком "hop!" Она швыряла в воду... Загорелся Вдали маяк лучистою звездой... Сырел песок, взошла луна над морем, И по волнам у берега ломался, Сверкал зеленый глянец... На обрыве, Что возвышался сзади, в светлом небе, Чернела одинокая скамья... (*374) Там постоял с раскрытой головою Писатель, пообедавший в гостях, Сигару покурил и, усмехнувшись, Подумал: "Полосатое трико Ее па зебру делало похожей". 10.IХ.15
* * *
К вечеру море шумней и мутней, Парус и дальше и дымней, Няньки по дачам разносят детей, Ветер с Финляндии, зимний.
К морю иду - все песок да кусты, Сосенник сине-зеленый, С елок холодных срываю кресты, Иглы из хвои вощеной.
Вот и скамья, и соломенный зонт, Дальше обрыв - и туманный, Мглисто-багровый морской горизонт, Запад зловещий и странный.
А над обрывом все тот же гамак С томной, капризной девицей, Стул полотняный и с книжкой чудак, Гнутый, в пенсне, бледнолицый.