Тахмина заметила тень, пробежавшую по лицу Заура, и добавила:
- Серьезно, ты не можешь добиться, чтобы тебе дали постановку фильма? У тебя ведь есть и формальное право, и вообще... Ну, почему ты этого не добиваешься? Ну, ради меня хотя бы. Я снимусь у тебя в главной роли.
- Поздно менять жизнь,- сказал Мухтар.- Да и тебе поздно. Ты уже обвисла вся как-то.
- Бессовестный,- сказала Тахмина.- И как у тебя язык повернулся сказать мне такое! А я умираю, так хочу сняться в фильме. Пусть хоть что-нибудь от меня останется, когда я умру. И хочу, чтобы это было сейчас, а не потом, когда я и в самом деле обвисну, как ты изящно выразился. Это, наверное, стыдно - да? - так говорить, но я хотела бы, чтобы сверкали юпитеры, вспыхивали лампочки, суетились фотографы, снимая меня в разных ракурсах, чтобы меня интервьюировали...
- Душа хотела б быть звездой! - продекламировал Мухтар.
А она начала говорить, гримасничая:
- Любимый мой цвет - голубой, любимые композиторы - Бах и Стравинский, мое хобби... А какое у меня, в самом деле, хобби?
- Менять наряды,- сказал Мухтар.
- И ни черта вы не понимаете,- вдруг разочарованно сказала Тахмина.- Вы не понимаете, что красивая женщина - такая же ценность, как хотя бы полезные ископаемые. Как редкие деревья, живописные пейзажи, как целебные источники или памятники старины. Это валюта, понимаете? Надо снимать красавицу в кино, писать с нее портреты, фотографировать ее на рекламные проспекты и выносить на мировой рынок.
- Ах, вот какие у тебя замашки! - сказал Мухтар.- Да ты бизнесменка!
- Бизнесменка-неудачница,- сказала она, вдруг сникнув.- Неудавшаяся актриса, неудавшаяся красавица. Такой и умру, наверное.
- Во всяком случае, не от скромности.
- Что?
- От скромности, говорю, не умрешь, это уж точно,- сказал Мухтар.- Извини, пожалуйста, за маленькое уточнение: ты была красивой. И очень. Но - была. Учти это.
- Вот хам! - сказала Тахмина и шутливо погрозила ему пальцем.- А я-то клялась-божилась, что ты джентльмен. Зауричек, будь рыцарем, защити меня от этого зарвавшегося мужлана.
Но прежде чем Заур открыл рот, Мухтар сказал:
- Это тебе за твою коммерцию и валюту.
- Ну, неужели ты перестал понимать шутки, Мухтар?
- А ты? - сказал Мухтар.- Неужели ты могла подумать, что я всерьез стану говорить о твоей красоте в прошедшем времени? Заур чувствовал, что за шутливой пикировкой Мухтара и Тахмины кроется понятная им одним система условностей, долгое и, наверное, сложное общее прошлое, весь тот неведомый ему мир их чувств, о котором - теперь он в этом был убежден - Тахмина если и не солгала ему, то и не сказала всей правды, лишь обрисовала его внешние и поэтому ничего не значащие приметы.
Официант принес горячее, они пили еще и еще, без тостов и "несинхронно", как определил Заур, прибегнув к словечку, которое слышал сегодня несчетное число раз. И по мере г того как коньяк растворял подозрительность и настороженность, он убеждался в том, что Мухтар очень дорог Тахмине, и в том, что между ними никогда не было и не будет того, чего он так боялся. И если это последнее успокаивало его, то первое будоражило, и он пытался понять, чем же ей так дорог этот человек, к которому она относилась явно с большей бережностью, чем к Зауру, с которым была так близка, как только могут быть близки мужчина и женщина. Напрашивалось сравнение, и Заур глазами Тахмины смотрел на обоих - на себя и Мухтара, отмечая все преимущества Мухтара: его тонкость, артистичность и даже легкую, изысканную печаль.
В сравнении с ним Заур казался себе неотесанным, тяжеловесным, неповоротливым, и даже спортивность, которой он всегда гордился, теперь коробила его, и он думал, что, наверное, и в глазах Тахмины он всего лишь воплощение грубой мужской силы, и не это ли (вернее, не только ли это?) привлекало к нему Тахмину?
А Мухтар все говорил и говорил. Коньяк, погрузивший Заура в мрачную меланхолию, развязал язык Мухтару, как бы освободив от обычной его сдержанности, и он говорил. Говорил с упоением о своей профессии, о том, что он не променял бы ее ни на какую другую. Говорил о том, что это же чудо мысль, возникшая в чьей-то голове в часы ночной тишины и одиночества, сперва переносится на бумагу, потом становится сценой, наглядно зримым кусочком жизни, и эта чужая, вымышленная жизнь, созданная трудом, мастерством разных людей, делается достоянием сотен тысяч, миллионов, входит в дома, в семьи, заселяет города...- и все это, в общем-то, организует, творит и держит в кулаке он, режиссер. Ну и что, если это потом исчезнет как сон и назавтра забудется. А что вечно? Впечатление от прекрасного сна, в котором мы испытали восторг, не менее истинно и ценно, чем любое другое - и материально выраженное - воздействие. Потом он говорил о своих замыслах, о том, какие фильмы ему хотелось бы снять, причем он говорил не о цельном сюжете, не о теме фильма, а о каких-то обрывках, сценках, видениях, о том, что из всего неосуществленного больше всего он жалеет об одном эпизоде.
- Я хотел бы закончить фильм этим эпизодом. Плоские крыши бакинской Крепости - вы ведь помните, какие они? - громоздятся друг на друге и рядом друг с другом на разных уровнях, а дальше виден краешек моря. Так вот, я снял бы кадр - эти крыши, а на одной из крыш девушка - тонкая, стройная, высокая и, самое главное, с чистым-чистым юным лицом - ну, скажем, какой была Тахмина когда-то - он тут же наклонился и с улыбкой поцеловал руку Тахмины,- шучу, шучу... Так вот, она развешивает белье. Белоснежные простыни. Я много раз видел все это в детстве, и на всю жизнь мне это запомнилось. Танец девушки в черном платье, движение белых простыней на крыше на фоне синего летнего неба. И легкий ветер. А вдали море, синее небо, и, когда ветер вздувает простыню, она выглядит как парус. И крыша - это палуба, и дома Крепости словно плывут в море... То есть, понимаете, это образ чисто пластический, я его вижу, стоит закрыть глаза. Но он для меня и многозначен: порой мы паруса делаем простынями, а я хочу показать, как простыни становятся парусами! Помню, я даже стихи когда-то написал - давно, в молодости:
Что снится простыням,
Грязным, залежалым простыням?
Что они паруса в далеком южном море.
"Тени южных морей" - был такой фильм. Прекрасное название...
- Давай выпьем за тебя, Мухтар,- вдруг прервала его монолог Тахмина.- Хоть мы и пьем без тостов, я все же хочу выпить за тебя. Я много говорила о тебе Зауру. Заур тоже для меня близкий и родной человек. ("Тоже",- отметил про себя Заур.) Так вот, Зауричек... ("Зауричек"?!) Мухтар - это такой человек, который и в трудный час твоей жизни придет тебе на помощь, придет бескорыстно, ничего не требуя взамен, никак не подчеркивая своего благородства...
- Ну, хватит, перестань,- сказал Мухтар.- Что за елей! Еще неизвестно, насколько я бескорыстен. Давайте-ка лучше выпьем.
- Нет,- сказала Тахмина с хмельной настойчивостью.- Я хочу еще два слова сказать, и не перебивай меня, пожалуйста. Бывают друзья - они рядом только в хорошие твои дни - грош им цена. Бывают друзья, которые познаются в беде,- это настоящие друзья, бесценные друзья. Но если друг познается только в беде, а в радости его не видать, по-моему, это тоже какая-то однобокая, хмурая дружба. Истинный друг тот, кто не оставит тебя в беде, но и в радости твоей он не посторонний, а тем более - не завистник. Нет, он способен разделить твою радость, он радуется за тебя и с тобой. Если это и не его личная радость, а твоя радость его радует, ты - его радость. Его радость - это... Что-то я запуталась. Видимо, перебрала.