Он слишком напорист, этот майор, и к тому же у него постоянные нелады с Комоловым.- Паща, это ваше первое самостоятельное дело, по крайней мере до приезда Помилуйко. Не волнуйтесь, все будет в порядке, Комаровский наклоняется надо мной, такой добрый, усталый и домашний, что милицейский китель, который топорщится на его костлявых плечах, кажется реквизитом, позаимствованным в местном народном театре. И я впервые думаю, что он почти вдвое старше меня. Он уже был "дядей Степой-милиционером", когда я только пошел в первый класс."Первое дело"? Нет... Но, кажется, это первое по-настоящему сложное дело. Если мне не удастся найти подтверждение версии о преступнике, похитившем нож и сапоги у старика... Тогда останется один подозреваемый, Шабашников. Выходит, его репутация и судьба в моих руках.- Вы не волнуйтесь, Паша... А вот пообедать вам надо бы!- Как-нибудь доедем, - уверяет меня шофер. Ему лет девятнадцать, и он большой оптимист.Задний мост скрежещет, как будто там, под днищем, работают жернова. Худо у колодинской милиции с транспортом.Вокзал находится в четырнадцати километрах от города, это, собственно, самостоятельная станция, и называется она Коробьяниково. Но в Колодине говорят "наш вокзал". Городу хочется быть значительным.В десять тридцать на станцию приходит двадцать второй поезд: тот, в котором ехал Анданов. Сегодня я могу застать ту же бригаду проводников, и мне надо обязательно успеть, иначе бригада сменится и проверка усложнится.Ухабистая дорога, присыпанная щебенкой, мотает машину, словно катер на волне.- Вот пришлют новую, - бормочет шофер. - Мигалку поставим на крышу, радиостанцию. Как в Москве!- Здорово! - говорю я. - Как бы побыстрее? Опаздываем.Шофер, сделав свирепое лицо, разгоняет машину. "Козлик" совершает лихие прыжки, оправдывая свое название. Потом скрежет переходит в поросячий визг. Мы останавливаемся.- Теперь, значит, не успеем, - говорит шофер. Улица темна и пустынна. Автобус к поезду, вероятно, уже ушел. И ни одной машины. Справа тянется длинный унылый забор. Склад... Но ведь там должен быть телефон!Я отыскиваю проходную. Кому звонить? И тут меня осеняет: Ленка возмутительница тишины. У Самариных есть телефон... Это мне просто повезло, что какой-то местный руководящий деятель воспылал охотничьей страстью и ему потребовалась помощь Дмитрия Ивановича. "Деятеля" давно нет, а телефон остался. В этом великое преимущество механизмов перед должностными лицами: коль их поставили, они всегда на месте.- Помнишь, ты обещала научить ездить на мотоцикле?- Десять часов вечера - самое удобное время.- Но ты должна меня выручить! Через несколько минут Ленка лихо тормозит около "газика". На ней белый марсианский шлем.- Давай сяду за руль, - говорю я.- Ты не умеешь.- Посмотрим, чему нас учили в милиции.- Не забудь: на нем катушечный акселератор. Приемистость! Стокилометровая скорость через одиннадцать секунд разгона.- Да ты заправский мотоциклист!- Это моя вторая профессия. Я серьезно, -не смейся.Черные рукоятки руля согреты Ленкиными ладонями. Мы летим в ночь, неся перед собой узенький коридорчик света. Поднимаемся на сопки и спускаемся в распадки, словно в воду ныряем - холодный сырой воздух бьет в лицо. Километровые столбы возникают как белые привидения.Здорово это - скорость! В пути у тебя всегда есть четкая и желанная цель. И все, что мучало недавно, становится простым и понятным. Изобретатель колеса был великим человеком...Я чувствую затылком дыхание Ленки. Руки закоченели, и весь я закоченел, но мне удивительно хорошо. Вокзал выплывает, как каравелла времен Колумба. Это неуклюжее бревенчатое строение со множеством надстроек и переходов.Кассирша меланхолично щелкает компостером.- Как с билетами на тридцать второй?- В августе всегда свободно...
- А в шестой вагон?- Тем более. Это мягкий.Странно, что Анданов взял мягкий вагон, когда были свободны купированные. Он не похож на человека, который с легким сердцем извлекает из кармана бумажник.Глухо гудят рельсы, дальний свет паровоза шарит по сопкам. Вскоре платформу .заливает сияние прожектора и фигуры людей становятся просто черными силуэтами. За палисадником я вижу Ленку. Лунно сияет ее шлем. Дурацкая песенка почему-то приходит на память: "И марсианочка с фотоннаю ракетою ко мне летит, летит..." Проводник мягкого вагона на редкость словоохотлив. Он фонтанирует, как тюменская скважина. Вид милицейского удостоверения приводит его в восторг. Этот курносый увалень любит приключения.Да, он помнит: такой высокий строгий пассажир, а жена его маленькая, и он поддерживал ее за руку, потому что она была больна. Да, это он на фотокарточке, факт. Наверно, научный работник. Почему? Ну, такой серьезный и ехал в мягком. Не остался ли пассажир на перроне? Нет, он ехал до конца. Билет у них был в третье купе, там ехал какой-то инженер, который пил много чая, просто даже подозрительно!Значит, пассажир с больной женой вошли в купе, а инженер выскочил оттуда со своим чемоданом и подстаканником. У него был собственный серебряный подстаканник - тяжелый, как гиря. Даже подозрительно... Инженер сказал, что не хочет ехать в одном купе с женщиной, которая больна и громко стонет. Вообще-то можно понять человека. Нынче эти вирусы в моде страшное дело, так и косят, так и косят. У него, у проводника, у самого первый муж родной тетки... Ладно, он больше не будет отклоняться от темы, он понимает, что время дорого.Значит, инженера перевели в другое купе, а строгий пассажир с женой ехали одни. Вагон-то свободный! Выходил ли пассажир из купе? Ну, этого он не знает, потому что вскоре пошел спать, а дежурить заступил напарник.На станции бьют в колокол.- Да где же напарник?- Он за кипятком помчался... Федя!Я вижу, как мчится Федя с ведром. Поезд лязгает и трогается. В два прыжка я оказываюсь у палисадника.- Ленка! Я поехал. Соскочу на первой станции и завтра вернусь. Спасибо!- Выходи в Лихом! - кричит Ленка. - Подожди на станции. Я скоро буду там... Вернусь в Колодин, а оттуда по тропинке.- Не надо!- Жди!В служебном купе напарник Федя косит на меня глазом. Он осторожен, себе на уме и в отличие от приятеля не склонен радоваться приключениям.- Значит, я заступил. Зашел в купе: не нужно ли чего? Нет, говорит, не нужно. Жена хворая лежала. В третьем часу он вышел из купе. Спросил бинта. Ногу он поранил, прыгая с полки. Соды спросил для жены.- Вы точно видели пассажира в третьем часу?- А вот как вас вижу, так и его. На фотоснимке - он, точно.Вот и все. Можно возвращаться. Круг сузился. Теперь их остается только двое: Жарков и незнакомец.- Вы извините, конечно, - говорит курносый проводник, чрезвычайно довольный происшествием. - Он, что, преступник большой? Замечу где поймаю! Я такой...- Лучше не ловите. И про разговор этот забудьте. Пусть "почтмейстер" спокойно охотится на медведей. Сортирует письма. Рассылает телеграммы. Нависшее над ним подозрение в эту минуту рассыпалось прахом.
8
В Лихом на пустой платформе горит керосиновый фонарь, вокруг августовская темь. Шумят невидимые деревья, и пахнет сырым лесом.Зря я втянул Ленку в эту поездку. Где она блуждает на своей "Яве"? Разъезд Лихое соединяет с Колодином тропка, вьющаяся по тайге, как слабый ручеек. Тридцать пять километров тайги. Уж лучше бы мы договорились встретиться не в Лихом, а в Полунине - там хоть какая-то дорога.Еще слышен шум поезда. Он плетется по однопутке, по краю озера, минуя многочисленные разъезды. Часа через три неторопливой езды поезд достигнет станции Полунине.