- Ребята, - сказал я троим, - если бы у вас был выбор: спасти себя или ее, что бы вы сделали?- Все трое кивнули. - Ясно... Теперь вы видите? - сказал я ей. - Я очень боюсь за вас, Алеша, - сказала она. - Девочка, все будет хорошо, - сказал я.- Она резко подняла руку.- Я сразу понял. По лестнице шелестели шаги. Легкие, как будто бежала крыса. Потом все стихло. Потом завертелась ручка двери. - Отвори... - сказал он из-за двери. - Слушай, подонок, - сказал я, - иди наверх и жди меня там. Если еще раз придешь-все отменяется. Ты меня понял? - Я буду стрелять, - сказал он. - Лапочка, - сказал я нежно, - тебе же тогда конец. Кроме меня, никто не согласится на этот опыт, а времени у тебя до утра. Утром придут люди. - Согласится... - неуверенно сказал он. - Оставим глупости, - сказал я. - Мне надоело. Я иду к двери. Стреляй, сволочь. Ну! - Ладно. Я подожду еще, - сказал он. - Только поскорей, не копайся... А почему у тебя голос дрожит? - У меня колебания... Я борюсь с собой, - сказал я, зажимая рот курчавому и пытаясь вырвать у него железный лом. - Ага, - сказал он. - Теперь верю. И стал подниматься по лестнице. Курчавого оттащили. - Видели? - спросил я. Все тяжело дышали. - Счастье, что вы услышали, как он крадется,- сказал я. - У меня большой опыт, - сказала она. - Да, надо попробовать. - Значит, так, - сказал я, - когда стрелка покажет максимум - переведите поток на него. А меня отключите, ясно? Но не раньше... Все очень просто. - Присядем, - сказал низкорослый.- Присели.- Потом я поднялся. - Я уже старик, - сказал я. - Потеря небольшая. Передайте Кате, что я вел себя хорошо.- И вышел. Позади осторожно клацнул замок. Все. Пора было окунаться в грязь.- ....Я пропускаю обычные картины накопления барахла и душевного ожирения, картины корысти и зависти, картины патологических страстей, воин, убийств, звериной ненависти к таланту и презрения к необыденному. Я пропускаю картины обычного удовлетворения картины гурманства, которые, если отвлечься от частностей, были похожи на что-то вроде бани, где теплая водичка плескалась вокруг возвышающегося твердого островка, его живота. Воздух был наполнен благовонным туманом, и на этот туман проецировались возбуждающие кинокартины, чтобы фантазия его трепетала и не давала ему уснуть. А под сводами бани раздавалась классическая электронная музыка, полезная для клеток его организма.- Я пропускаю элементарные картины и перехожу к изысканным удовольствиям. К идеалу его счастья, о котором он, может быть, и сам не знал, но которое выявило и вбивало мне в мозг безжалостное усиление.- В этих изысканных удовольствиях главную роль играл я, его помощник.- Роль моя заключалась в том, что я должен был вылизывать его поясницу.- Я вылизывал ему поясницу, но должен был делать так, чтобы он этого не заметил. Чтобы это ощущалось им как легкое дуновение теплого ветерка, повышавшего его настроение и тем самым жизненный тонус. Я старался это делать так, чтобы он, упаси боже, не почувствовал ко мне благодарности, которая бы его оскорбила.- Вылизывая его, я с легко усвоенным мастерством добивался того, чтобы у него было впечатление, что он является как бы автором всех моих бывших и будущих мыслей, и работ, и открытий, и наблюдений и, естественно, владельцем всей могущей выпасть на мою долю людской доброжелательности, славы и любви и вместе с тем имел бы возможность отречься от меня в случае надобности.- Но это все относится к моим задачам по отношению к человечеству. Что же касается моей личной судьбы, то главной моей задачей в процессе вылизывания было добиться его твердой уверенности в том, чтобы он думал, что я думаю, что он умней меня, и что меня от всего этого совершенно не тошнит и мне вовсе не хочется повеситься.
- Потому что, если бы у меня мелькнула мысль, что я хочу повеситься, он бы понял, что я могу известным образом хоть и деликатно, но все же болезненно укусить его в поясницу, и ему бы пришлось слегка отдернуться. А это телодвижение могло быть неправильно истолковано испуганным человечеством как прямое указание совсем самоуничижаться и не дышать вовсе. А это могло бы вредно сказаться на здоровье и численности человечества и тем самым - и это главное - на его настроении.- Наслаждение его от моего вылизывания поясницы становилось все острее, становилось почти болезненным. Язык у меня одеревенел, и я чувствовал, как ко мне приближается моя гибель. Потому что надвигалось неудержимое желание плюнуть.- Плюнуть ему в помутневшие, узко прищуренные от вожделения очи, а заодно и плюнуть на свою раздавленную жизнь. У меня уже скапливалась слюна, а за окнами зала, украшенного орлами, дикторскими пучками и свастикой, я слышал веселый лай овчарок и хриплые голоса команды, и тянуло гарью от душегубок.- И тут все кончилось.- Молодцы эти четверо.- Молодцы эта девочка и эти трое ребят, которые могли показаться скучными только такому стареющему олуху, как я, девочка Афина и трое рабочих парней, трое мастеров - крепость, корни, кровь человечества, гордость земли и ее великая норма.- Юный рассвет заливал опоганенную лабораторию. Розоперстая Аврора поднималась над заснеженным сказочным лесом вдали. - Привет тебе, Аврора, - сказал я.- И эхо загудело в пустых переходах: Аврора... Аврора...- Раздался вежливый шорох.- Я оглянулся. Он сидел на полу, прислонившись к стенке, - этот несостоявшийся гибрид электроники и Чингисхана. Он глядел на меня удивленно и не узнавал. - Привет, - сказал я осторожно. - Привет...- Он закивал головой и засунул палец в нос. - Что ты чувствуешь? - Ничего. - Ну и прелестно, - сказал я. - Тебе чего-нибудь хочется? - Нет. - Пора завтракать, - сказал я.- Я вытащил из-под него пистолет и вышел. Ничего. Шок скоро пройдет.- На лестнице я встретил ребят.- Увидев меня, они остановились и смотрели спокойно и празднично. Только у белобрысого, курчавого, самого эмоционального из них, дрожал подбородок. - Золотые мои, красавцы мои, праздничные мои... - сказал я. - Я люблю вас всех, чертей, вы даже себе не представляете, как люблю... Я всегда вас любил, только на этот раз мне, кажется, удалось доказать это на деле... - Не плачьте, - сказал низкорослый. - Энцефалограмма получилась что надо. Аккуратная, как диктант. - У меня есть одна догадка насчет него,-сказала Афина. - Дайте ему позавтракать, - сказал я. Начинался рассвет. Они прилетели... Дальше расскажет художник.
Пункт встречи. Продолжает рассказывать Костя Якушев. Победа.
- ...Где-то летит самолет.- В белесо-синем небе стоит гул самолета.- Что мы увидим, если облокотимся на горячий от солнца подоконник и выглянем наружу в широкое, жестко очерченное, как на картине Лактионова, окно?- Мы увидим внизу макушки пешеходов, удаленных на девять этажей, и пешеходы при ходьбе выбрасывают вперед прямо из-под головы ступни ног.- Мы увидим белесое синее небо и облачка, расположенные сближающимися к горизонту рядами. Они расположены так для того, чтобы создать ощущение перспективы и пространства, ныряющего куда-то за дальние гряды домов, которые приближаются к нам силуэтами, проштрихованные солнечными полосками крыш.- Мы видим светлый полет голубей.- Черный полет ласточек в небе.- И еще мы видим Москву. [Image] - А звуки... Боже мой, какие мы слышим звуки! Мы слышим торопливое тиканье часов на столе, дальний, сливающийся гул машин на магистрали и шипенье листвы деревьев, натыканных между залитыми солнцем крышами домов. Еще мы слышим гуденье мухи в окне, щебет птиц и дальнюю басовитую зевоту летящей тропки истребителей, которые делают разворот и поэтому кажутся мчащимися наперегонки...