Я подумал и еще спросил:
- А почему вы не наказали поваров, когда узнали об их мошенничестве?
Он удивился моей непонятливости:
- А зачем мне их наказывать ? Я не начальник лагеря, за воровство на кухне не отвечаю. И к чему? Это ведерко могло и мне при случае пригодиться. Никто из лагерных комендантов не гарантирован от штрафного изолятора. Вы думаете, я мало сидел в кандее?
КОРОЛЬ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, НЕ МАРЬЯЖНЫЙ...
Мой сосед по бараку, Сенька Штопор, в прошлом грабитель и шебутан, а ныне - усмиренный - слесарь пятого разряда на металлургическом заводе, обратился ко мне с просьбой:
- Серега, устрой мою маруху в вашем цеху. Доходит девка на общих. Сколько я денег на нее истратил, старшему нарядчику сапоги справил - не помогает! Будь человеком, понял!
Человеком я был, хоть и не мог этого доказать с математической строгостью. И устроить в тепло женщину, истомившуюся на общих работах, тоже мог. Но хорошо зная Сеньку, я колебался: многие признаки показывали, что, слесарничая на заводе, он не забывал и своей старой специальности.
- Да ты не сомневайся! - зашептал Сенька. - Стану я тебя подводить? Где жру, там не гажу - закон!
Я уточнил характеристику его марухи:
- Сколько лет? Где живет? Что умеет? Как работает?
Он дал на все вопросы исчерпывающие ответы:
- Годков - двадцать один, сок, понял! Все умеет, говорю тебе, такой бабы еще не бывало. И насчет производственного задания не беспокойся, не подведет!
Я сказал:
- Ладно, что смогу, сделаю. Вечером дам ответ.
Сенька шел со мной на развод и - для силы - снабжал дополнительной информацией:
- Ляжки у нее - молоко с кровью. Налитые - озвереешь! На одной надпись до этого самого дела: "Жизнь отдам за горячую..." На другой: "Нет в жизни счастья!"
- Иди ты! - не выдержал я.
Он забожился:
- Сука буду! Век свободы не видать!
Наверное, мне не надо было вводить Сенькину маруху в наш работящий коллектив. Но я не сумел отказать Сеньке. Мы с ним уже не раз "ботали по душам", выясняя то самое, о чем печалились надписи на ляжках его подруги есть ли в мире счастье? Сеньку счастье определенно обходило. Оно лишь отдаленно и лишь в раннем детстве общалось с ним, а верней "прошумело мимо него, как ветвь, полная цветов и листьев", по точной формуле одного из моих любимых писателей, сказанной, правда, по совсем другому поводу. Сенька Штопор вспоминал свое детство, как некий земной филиал рая - чистый домик, цветущий садик, речка в камышах, голуби на крыше, хмурый работящий отец, добрая хлопотливая мать, две сестры... Впрочем, воспоминания были не отчетливы - прекрасные картинки в тумане. Зато изгнание из рая запомнилось отчетливо и навсегда - люди в кожанках, оцепившие дом, неистово рвущийся из чьих-то рук отец, зло рыдающая мать, рев двух коров, вытаскиваемых из хлева, ржание уводимой куда-то лошади... Отец пропал года на три или четыре, да и вернулся не на радость - через несколько лет снова забрали - и уже навсегда.
- Началось раскулачивание, припомнили бате, что озорничал в гражданскую в какой-то банде, - говорил Сенька. - Мать и меня с сестрами, натурально, сослали, только я, не будь дурак, не захотел надрываться в уральском городке, куда нас привезли. Уже через три месяца дал деру. Сперва промышлял по мелочам, кое-как жил, потом пристал к Ваннику, может, слыхал, тот пахан был, мы звали его не иначе, как Олегом Кузьмичем... Ну, и поволокло по кочкам, такая выпала судьба.
- Пошел по стопам отца, - подытожил я его исповедь.
- Да нет же, батя воевал, а я промышлял. Олега Кузьмича вскорости разменяли, а мы разбежались каждый в особицу. Ничего, на жратву хватало. Ты думаешь, я в лагере впервой? Третий срок отматываю. И еще, думаю, не один срок схвачу.
- Где мать и сестры, что с ними - не знаешь?
- Откуда же? Сразу все связи побоку...
- А зачем тебе новый срок схватывать, когда выйдешь на волю? допытывался я. - У тебя теперь специальность неплохая - слесарь.
Он насмешливо подмигивал.
- Что такое срок? Лагерь. А нашему брату лагерь - дом родной. А на воле - отпуск. Повеселимся в отпуску и опять на работу в лагерь. Вот такие дела, Серега. Тебе не понять, ты порченый. Книги, собрания, радио... нам на все это - с прибором!
Вот таков был Сенька Штопор, в юности Семен Михник, мой сосед и добрый собеседник. Не уважить такому человеку я просто не мог.
В цеху я пошел к начальнику. Начальник, если разговор шел не о научных фактах, обнаруженных в экспериментах, поддавался легко.
Так на нашем Опытном заводике появилась маруха Сеньки Штопора, широкоплечая, румянощекая, толстозадая, веселая девка. Звали ее Стешкой, а фамилий у нее было столько, что все она сама не помнила. Ее определили в уборщицы. До обеда Стешка носилась с метлой и тряпкой, поднимая во всех помещениях пыль столбом, а после обеда пропадала. Меня это особенно не тревожило, но нашлись люди, близко принимавшие к сердцу ее таинственные отлучки.
В мою комнатушку - она называлась потенциометрической - пришел химик Дацис и мрачно пожаловался:
- Сергей Александрович, надо кончать это безобразие.
Я сидел у потенциометра и, забросив исследования электрических характеристик растворов, писал унылые стихи. Огромный, вспыльчивый и недобрый Дацис работал со мной в одной группе, и мы из-за сотых долей процента в анализах не раз ссорились до драк. Аналитик он был великолепный и не терпел, если подвергали сомнению его данные. У меня характер был тоже не сахарным.
- Кончайте, раз безобразие, - согласился я. - Собственно, вы о чем? Последние анализы, по-моему, неплохие.
Дацис уселся на скамью и уперся тяжелым взглядом в стену.
- Не плохие, а хорошие. Сколько вам надо говорить: если что не ладится, ищите у себя! Стешка плохая, каждый день убегает.
Я удивился:
- Вам-то что за горе, Ян Михайлович? Уборщицы вроде не в вашем подотчете. Запирать их на замок, как реактивы, не обязательно.
- А вы знаете, где она сейчас?
- Нет, конечно.
Дацис сказал торжественно и скорбно:
- У соседей.
- К геологам пошла?
- К геологам. Шляется из одной комнаты в другую. Что теперь о нас будут говорить - ужас просто!
Я начал терять терпение.
- Ужаса здесь не вижу. Чистоту Стеша обеспечивает, а остальное нас не касается. Хочется ей лясы точить, ну, и душа из нее вон, пусть точит.
Дацис зловеще покачал головой.
- Если бы лясы... Она ведь как? Только в те комнаты, где молодой народ. Покрутит бедрами, подмигнет, засмеется, а они потом к нам на чердак...
- На чердак?
- А куда же еще? Самое спокойное место, еще до Стешки проверено. Вчера полевик Силкин и керновщик Чилаев лезли по лестнице - последние гроши протирать. Столоверчение было почище спиритизма. Она им в темноте такие потусторонние радости закатывала... И все за десятку.
Я посоветовал Дацису:
- Бросьте эту слежку, Ян Михайлович. Стеша сама знает, как ей держаться. А если завиден чужой успех, сэкономьте на куреве и сами займитесь спиритизмом. Не хочу об этом думать.
Дацис ушел, но я продолжал думать о Стеше. Мне стало обидно за Сеньку Штопора. Он был не такой уж плохой человек, этот грабитель. Я припоминал, как горели его глаза, когда он расписывал Стешины достоинства. Черт его знает, как все обернется, если он услышит о ее поведении. У Сеньки ни при каких шмонах не находили ножа, но я, его сосед, знал, что он расстается с ножом только на время обыска. И, конечно, он таскал нож не для баловства, это я тоже понимал - такие чувствуют обиды глубоко и на расправу скоры...
- Ладно, ладно, - утешал я себя. - Что я знаю о нем, то и она знает будет остерегаться. А Дацису надо намекнуть, чтоб не трепался.