В приемной, как и положено, бдил порученец — молоденький капитан, отутюженный и блестящий. Он был полон штабной наглости, которая в свое время переполняла и самого Лялина.
— Вы к кому? — вскочив из-за стола, будто подброшенный пружинкой, капитан бросился наперерез посетителю.
Лялин внутренне улыбнулся. Нет, он был умнее и вел свою игру куда тоньше. Наглость хороша лишь в известных пределах, и ее надо умело дозировать. Капитан явно переоценил себя и подставился.
— Послушайте, капитан, — в голосе Лялина звенела холодная сталь, — насколько мне известно, в воинских учреждениях незнакомые офицеры взаимно представляются. Младшие по званию делают это первыми. Вам известен такой порядок или его уже отменили?
Лицо капитана пошло багровыми пятнами. Он уже привык к тому, что входящие в приемную старались выказывать ему знаки внимания и в своем большинстве откровенно заискивали. И вдруг такой щелчок по носу…
— А потом ваш дурацкий вопрос: «Вы к кому?» Не к вам же в конце концов сюда ходят. Разве не так? Вот я и займусь вашим воспитанием.
Лялин легко отодвинул растерянного капитана от начальственной двери, открыл ее.
— Мы еще поговорим с вами об этике и вежливости…
— Гаррик!
К изумлению растерянного порученца его генерал сам поднялся из-за стола и пошел навстречу полковнику. Капитан поспешно прикрыл дверь.
Генерал протянул Лялину руку, крепко сдавил его теплую ладонь. Показывая на кресло, радушно предложил:
— Располагайся. Я рад, что ты приехал.
За два года, которые они не виделись, Ковшов заметно сдал. Благородно серебристые волосы поредели. Под глазами образовались мешки. Ослабевшие надбровные мышцы позволили бровям опуститься вниз, и они наплывали на глазницы, сужая их. От этого изменился и взгляд. Он стал унылым, невыразительным, словно на мир генерал глядел в прорезь амбразуры.
— Я рад, что ты приехал, — повторил Ковшов. Он прошел к своему столу, нажал на какие-то кнопки на пульте.
— Береженого бог бережет.
Лялин понял — включена система защиты от подслушивания. Улыбнулся понимающе.
— Допекают?
— Ты не представляешь, что здесь происходит, — ушел от прямого ответа генерал.
— Кое-что представляю.
— Именно кое-что, поскольку ты за всем наблюдал со стороны. Между тем, чтобы понять, отчего врут часы, надо заглянуть в механизм.
— Так плохо?
— Не то слово. Вот почему я рад твоему приезду.
— Взаимно, Владимир Константинович.
— Взаимно, но неравноценно. Ты рад возвращению домой. Это понятно. А я рад, что рядом появился верный человек. Мне нужна надежная опора.
— Буду стараться.
— Только на это и надеюсь. Дела предстоят серьезные.
— Что-то новое?
— Да, Юра. Новое и, если на то пошло, опасное. Надо срочно спрятать лучшую часть агентуры.
— Сворачиваем работу? — в голосе Лялина прозвучало нескрываемое удивление.
— Нет, будем спасать верных людей. Пока не поздно.
— Вы не паникуете, Владимир Константинович?
Генерал нервно усмехнулся.
— Вот о чем ты подумал. Нет, Юра, не паникую. Ты знаешь — я солдат. Не смотри такими глазами. Да, у меня брюшко, у меня лампасы и собственная дача. Но я не из элитного рода. До этого кресла полз по-пластунски. Под выстрелами. Нутро у меня солдатское. И мне больно видеть, как армию убивают. Ее топчут. Ее забрасывают грязью, обсирают. Ты посмотри, что с соседями выделывает господин Бакатин. Представь себе, что такого же Мамая подберут для нашей конторы. Склизкого, угодливого. Он не потащит в американское посольство образцы новейшей подслушивающей аппаратуры, как Бакатин. Не знаю, подарили там ему жвачки или нет. Но наш может отдать агентурные списки. Меня это пугает…
Генерал нисколько не лицемерил.
Старый служака, вкусивший власти, он тем не менее был по-солдатски предан делу, которому присягнул и в наступившее смутное время болезненно переживал разрушение государственного могущества второй великой державы мира. Больше всего его пугала не собственная отставка, которая могла состояться в любой момент, а то, что созданная и отлаженная с таким трудом система военной разведки попадет в некомпетентные руки временщика вроде Бакатина, будет развалена, а сеть агентуры предана и провалена. Поэтому хотелось ему иметь рядом с собой людей, на которых можно положиться в черное время. К таким он относил и Лялина.
Генерал достаточно хорошо знал и слабости и сильные стороны полковника, но считал, что достоинства все же перевешивают недостатки.
— Вот, Юра, пока я здесь, надо будет сделать все, чтобы увести от провалов наших лучших помощников. Наших друзей. Если их продадут, а еще хуже — сдадут за жвачку, русской военной разведке пятно позора не удастся смыть вовек.
— Я понимаю, — сказал задумчиво Лялин и крепко потер затылок. — Прекрасно понимаю.
— Именно на это надеюсь. Найти помощника не трудно, однако мне нужен ты. Здесь без полного доверия не обойтись.
— Спасибо, — сказал Лялин и кивнул, обозначив нечто вроде благодарственного поклона.
— Может случиться все. Рухнет армия. Распадется страна. Тлен охватит общество. Но пройдет время, и Россия воспрянет. Она не может не воспрянуть. И тогда обстоятельства вновь потребуют объединения. Вспомнят об армии. К этому времени нам и надо сохранить кадры разведки.
— Я думаю, обвал не может быть столь сокрушительным, как вы полагаете.
— Блажен, кто верует. Однако, не забывай о Горбачеве.
— А что он?
— Он?! Это не просто человек. Это вирус. К сожалению, я в бактериологии ни бум-бум.
Лялин раскатисто засмеялся.
— Если вирус, то какой болезни?
— Социального СПИДа, по меньшей мере.
Генерал замолчал и строго поджал губы. Взял карандаш из подставки, постучал им по столу.
— Хорошо. Когда я обязан приступить к делу?
— Все зависит от того, когда утвердят твое назначение. До этого времени, извини, я не могу тебя допустить к обязанностям.
— Я понимаю. А как долго придется ждать?
— Ты хорошо знаешь порядки. Мы не можем выказывать своих пристрастий. Потому вносим в списки три-четыре фамилии, хотя сам понимаешь, контора делает ставку на одного. Остальные в список добавляются, так сказать, в порядке бюрократической формальности.
У Лялина неприятно заскребло на душе. То, что издали казалось делом решенным, могло и не состояться в действительности.
— Как часто бывают случаи, когда тот, кого вы намечаете, в инстанции не проходит?
— Бывают, но редко. Мы научились делать икебану. Главный цветок обставляем сухими ветками. Только слепой не заметит, кого надо выбрать.
— И все же?
— Бывает, я тебе сказал. В случаях, когда мохнатая лапа туза сверху подсовывает своего ставленника. Против не попрешь. Туз и в Африке — туз. Так ведь?
— Честно говоря, я расстроился.
— Нет причин.
— Если не секрет, кто в списке?
— Естественно, секрет. Но тебе скажу. Из козырных только ты и Дымов. Остальные на место не тянут ни по каким статьям.
— Жалко, если я перебегу дорогу Дымову. Он мужик стоящий.
— Не переживай. Это место твое. Для Дымова найдется другое дело.
— И все же я зря спросил. Теперь душу будет точить совесть.
— Ладно, оставь университетскую щепетильность. Интересы дела важнее. У тебя ведь отпуск? Вот и погуляй.
— У меня небольшой сувенир для Калерии Павловны.
— Уволь, — генерал поднял ладонь, отгораживаясь. — С Калерией Павловной решай сам. Она дома, можешь звонить. Время у тебя есть.
***
Из Главного управления Лялин вышел озабоченный и хмурый. Бросил взгляд на свою машину — синий «форд-таурус», пристроившийся на стоянке, и неторопливо двинулся к метро. По привычке огляделся. За ним никто не последовал.