Он перемахнет через горы - и война будет выиграна.
Потом Микоше почудилось, что он уже перемахнул через горы, но никак не может посадить машину. И она висит в воздухе. И будет так висеть без конца, потому что Микоша забыл, за какой рычаг надо дернуть. Микоше стало нестерпимо больно от сознания, что он теперь всегда будет висеть в воздухе и не сможет сообщить белым пилоткам, что черные идут в обход по горной тропе.
И тут Микоша услышал голос друга. Почувствовал его руку на плече. Павел пришел на помощь в самый трудный момент, когда Микоша висел между небом и землей. Микоша спросил:
- Что делать?
Павел ответил:
- Ты все уже сделал. Покалечил машину. Мне теперь голову снимут.
И сразу двигатель заглох. И наступила тишина - сильная, как Удар.
5
Вот уже второй день Микоша сидит под домашним арестом.
В маленькой комнате на втором этаже. Толстый кривой ствол дикого винограда добрался с земли до окна и окружил его широкими листьями, сквозь которые солнце кажется зеленым. Из окна видна синяя полоска моря. Виден двор с бочкой для дождевой воды. Бабушка, как грибы, собирает Алькины игрушки, разбросанные по двору. Все замерло, погрузилось в безжизненную тишину. Только в ушах шумит, словно все шумы набились в Микошину голову и от них болит голова.
И нет арники. И ничего не известно: как военная игра, как Шуренция, как Павел... Бабушка шепнула Микоше, что Павла, наверное, отдадут под суд за халатность. Микошиной же судьбой дед распорядился так:
"Подлечить и отправить к матери на Север. Хватит с него "пещерного жителя".
В комнате жарко. Никакого движения воздуха. Микоша лежит в трусах на кровати. Он как пантера - в бурых пятнах йода. Болит голова. И колючее шерстяное одеяло жжет, как раскаленная галька.
Хотя бы приплыла печальная рыба-солнце. Хотя бы спросила:
"Ты... жив? Я думала, ты поломал ноги... У тебя крепкие кости..."
Микоша сел бы на кровать и сказал бы:
"Плохи мои дела, Шуренция. Бык поднял меня на рога. Все получается несправедливо. Эсминец "Бдительный" на войне обстреливал занятую фашистами Констанцу, а вчера ночью он пошел ко дну от наших снарядов и ракет... Ты думаешь, мне было легко поднять вертолет? Я знаешь как перетрусил! Но мы с тобой летели. Правда, не долетели. Дед хочет отдать Павла под суд, а он честный и отважный человек. И в отряде космонавтов ждут, когда у него перестанет болеть левая нога... По-дедовски, все это справедливо, а по-моему - несправедливо. Чья справедливость справедливее?
И сколько вообще существует справедливостей, если у каждого своя и нет одной общей?"
Не приплывает рыба-солнце. Не отзывается... Не может приплыть или забыла о Микоше? Дело сделано...
Микоша лежит на спине с широко открытыми глазами. Не глаза, а глазищи. Глазенапы. И ребра проступают наружу, можно пересчитать. Иван Васильевич говорит по-моряцки:
"У тебя все шпангоуты видны".
Шпангоутами называются ребра лодки. А он так называет Микошины ребра. Микоша весь высушенный и прокопченный. И во рту у него сухо. И сердце высохло. И в глазах нет ни слезинки - высохли. А Микоше хочется плакать. Немного. Чуть-чуть. Для самого себя. И ему хочется, чтобы рядом очутилась мама. Этот кусочек сердца, который хочет, чтобы рядом очутилась мама, не высох. Бьется где-то под шпангоутами. И Микоша вспоминает мамин голос, мамины шаги, мамины любимые словечки. И сразу слепящее солнце, зеленое море, горы становятся чужими и холодными. И хочется, чтобы под ногами скрипел синий снег, и сверкали крупные звезды, и возникали праздничные всполохи полярного сияния. Дома легче дышать, дома легче жить...
Ночью Микоша проснулся от свиста. Он поднялся. Поморгал глазами. Сполз с кровати и подошел к окну. Внизу, в лунном свете, он увидел невысокую кряжистую фигуру колхозного летчика.
- Спустись вниз, - тихо скомандовал Павел.
Микоша молчал.
- Спустись, - повторил летчик. - Или боишься?
Микоша сел на подоконник, свесил ноги наружу и, цепко ухватясь за ствол дикого винограда, спустился со второго этажа на землю.
- Жив? - спросил Павел.
- Жив, - пробасил Микоша.
- Хорошо, что жив. Мог бы уже летать по царству небесному...
Да подойди поближе.
- Ругаться будешь?
- Поздно тебя ругать... Дело сделано. Меня под суд отдают. Пусть судят. Разберемся... На, держи. - С этими словами летчик протянул Микоше небольшую темную склянку.
Микоша узнал эту склянку - в ней была арника.
- Спасибо.
- Идем пройдемся.
- Идем, - согласился Микоша.
Они - большой и малый - перемахнули через невысокий каменный забор и вошли в таинственные, освещенные луной коридоры незрелого виноградника. На вьющейся лозе поблескивали гроздья мелкого, незрелого винограда, словно какая-то большая рыба наметала здесь икру.
Павел шел впереди, а Микоша поспевал за ним. Они шли долго, не говоря ни слова. Неожиданно Павел остановился:
- Слушай, что я тебе расскажу. В древние времена жил парень.
Звали его Икар... Жил он на берегу моря, среди виноградников...
Словом, в таких местах, как наши. И отец сделал ему крылья. Из птичьих перьев, льняных ниток и воска. Хорошие получились крылья. Продел Икар руки в петли, что были сделаны внутри каждого крыла, взмахнул руками и полетел. Но перед этим отец дал ему наставление: не летать низко над морем, чтобы перья не намокли, и не подниматься высоко к солнцу, чтобы воск не растопился. Икар полетел. Здорово он летал, доложу я тебе! Над землей, над морем. Его тянуло в вышину. Человека, если он стоящий, всегда тянет в вышину.
И не заметил Икар, как приблизился к солнцу. Ему бы вспомнить наставления отца, а он - все выше, все выше, все выше! Не мог остановиться. А солнце жгло нестерпимо, воск стал мягким, растопился. Перья выпали. И крыльев не стало. Мальчик Икар рухнул в море... Вот расскажи эту историю твоему деду, он скажет: погиб от непослушания. Все верно. Все правильно. Но я тебе скажу другое:
Икар погиб от смелого сердца... Послушание... Да если бы люди жили одним послушанием, то всю жизнь ползали бы по земле, а они летают!.. Между прочим, именем Икара назвали море... Я к чему это рассказываю? Ты, парень, где-то правильный. Мне бы шею тебе намылить за то, что ты меня под монастырь подвел, а я тебе сказки рассказываю. Но ты должен понять, что к чему, должен сам разобраться. С послушными людьми легко живется. Но бывает такой момент, когда до зарезу нужны непослушные, идущие наперекор всему, и люди называют их именами моря.
Они долго стояли в сквозном виноградном коридоре. И луна была такая светлая, что они могли смотреть в глаза друг другу и видеть друг друга.
- Ну, прощай, брат! - Павел протянул короткую сильную руку. - Когда еще встретимся!
- Встретимся, - сказал Микоша и тоже протянул руку.
И они долго пожимали друг другу руки.
Когда Микоша взялся за ветвь дикого винограда, чтобы залезть обратно в свою комнату под домашний арест, Павел ткнул его легонько локтем в бок и сказал:
- А я, брат, уезжаю в Москву. Пришел вызов в отряд. Вот он! - Павел улыбнулся и похлопал себя по карману. - Мы еще полетаем!
...Через несколько дней Микоша был выпущен из-под ареста. Вещи его были собраны. Билет на Север куплен. И бабушка, пока не было деда, отпустила его на берег, попрощаться с морем.
Микоша нырнул в виноградник и вынырнул на другом краю, где начинались заросли дроков и берег круто обрывался к морю. И тут возле дерева, обгоревшего от попадания молнии, он встретил рыбусолнце - Шуренцию. Он остановился и долго смотрел на круглое розовое лицо с широко расставленными глазами, с бугорками вместо бровей.