Брат Юлий нес дежурство с одним из трех караульных в чине лейтенанта, упитанным че-ловеком с грубыми манерами по имени Дравог, который шагал
так, как будто давил жуков, и говорил так, как будто жевал их. Он постоянно постукивал палкой о свои краги, и этот барабанный звук действовал
раздражающе. В отношении заключенных действовала суровая палочная дисциплина. Все движения были подчинены сигналу гонга, и на любого
замешкавшегося тотчас обрушивался град ударов. От всего этого стоял несмолкаемый шум. Заключенные были угрюмы. Юлию приходилось выискивать
законные основания для любого акта насилия по отношению к заключенным, и он часто сочувствовал своим жертвам.
Ему вскоре опротивела бессмысленная жестокость Дравога, но в то же время непрекра-щающаяся враждебность заключенных истощала его нервную
систему. Дни, проведенные с от-цом Сифансом, казались ему самыми счастливыми, хотя в то время он не отдавал себе в этом отчет. В новой суровой
обстановке он тосковал по глубокой темноте, наполненной молчанием и благочестием, даже по отцу Сифансу с его осторожным дружелюбием. Дружба была
не той чертой характера, которую уважал и признавал Дравог.
Одним из секторов зоны была пещера под названием Твинк. В Твинке группы заключен-ных были заняты тем, что разрушали заднюю стену, чтобы
увеличить рабочее пространство. Этот тяжелый труд был бесконечным.
– Это рабы, а чтобы они шевелились, их нужно бить, – говорил Дравог.
Замечание надзирателя приоткрыло для Юлия завесу над прошлым Панновала: вероятно он весь был создан именно таким образом.
Груды горной породы увозили на грубо сколоченных тележках, которые были по силам только мужчинам. Тележки откатывали в глубину Святилища, где
Вакк нес свои воды намного ниже уровня земли. Здесь находилась глубокая пропасть, куда скидывали породу.
В Твинке была и ферма, где работали заключенные. Здесь выращивался ячмень, из которо-го приготовляли хлеб, а в пруду, питающемуся от источника в
скале, разводили рыбу. Каждый день вылавливали определенное количество рыбы. Больную рыбу закапывали вдоль берегов, где росли огромные съедобные
грибы. Их едкий запах ударял в нос любому, вступающему в Твинк.
Поблизости располагались и другие фермы и шахты, где добывался кремнистый сланец. Но свобода передвижения Юлия была так же ограничена, как и у
заключенных. Он не мог выходить за пределы Твинка. Он удивился, услышав из разговора Дравога с другим надзирателем, что один из боковых проходов
ведет на Рынок. Рынок! Одно это слово вызвало в его воображении толпящийся мир, который он оставил в той, другой жизни. Он с тоской подумал о
Киале и о его жене.
Из тебя никогда не получится настоящего священника, – подумал он про себя.
Раздались звуки гонга и крики надзирателей. Заключенные напрягли мускулы. Всюду сно-вали фагоры, иногда перекидываясь друг с другом словом. Юлий
ненавидел их. Он наблюдал, как четверо заключенных вылавливали рыбу под недремлющим оком одного из надзирателей. Им пришлось по пояс зайти в
ледяную воду. Когда сеть была полна, им позволили выйти на бе-рег и вытянуть свою добычу.
Мимо катилась тележка, груженная булыжником. Ее толкали двое заключенных. Неожи-данно колесо тележки наехало на камень. Заключенный, который
налегал на левую ручку тележки, споткнулся и упал. Падая, он сбил с ног одного из рыбаков, тянущего сеть. Рыбак от толчка упал головой вниз в
воду.
Надзиратель заорал и стал размахивать палкой. Его фагор ринулся вперед, схватил осту-пившегося заключенного и поднял высоко в воздух.
Подбежавшие Дравог и еще один надзира-тель принялись избивать молодого парня, стараясь попасть палкой по голове.
Юлий схватил за руку Дравога.
– Оставь его в покое. Это произошло случайно. Помоги ему выбраться.
– Заключенным запрещается находиться в воде без разрешения, – злобно бросил Дравог, оттолкнул Юлия и продолжал избиение.
Заключенный, все тело которого было покрыто водой, смешанной с кровью, с трудом вы-брался на берег. Примчался еще один надзиратель с шипящей на
дожде головней. За ним, побле-скивая в темноте розоватыми глазами, бежал фагор, завывая от досады, что пропустил такое раз-влечение. Все они
пинками ног погнали полумертвого заключенного в его камеру в соседней пещере.
Когда суматоха улеглась и толпа разошлась, Юлий осторожно приблизился к камере. В этот момент из соседней камеры донеслось:
– Усилк, как ты себя чувствуешь?
Юлий пошел в контору Дравога и забрал ключи. Он открыл дверь в камеру, взял лампу из ниши в стене и вошел.
Заключенный лежал, растянувшись на полу в луже воды. Его голова и щека кровоточили.
Он угрюмо взглянул на вошедшего, затем, не меняя выражения лица, снова опустил голо-ву.
Юлий с состраданием смотрел на разбитую голову, покрытую кровью. Присев на корточки рядом с юношей, он поставил лампу на пол, покрытый
нечистотами.
– Пошел вон, монах, – прорычал юноша.
– Я помогу тебе, если смогу.
– Как же, поможешь. Лучше заткнись.
Они некоторое время оставались в том же положении, не двигаясь и не говоря ни слова. Кровь медленно капала с головы заключенного в лужу.
– Тебя зовут Усилк, не так ли?
Ответа не было. Исхудавшее лицо было обращено к полу.
– Твоего отца зовут Киале. Он живет в Вакке.
– Оставь меня в покое.
– Я хорошо его знал. И твою мать тоже. Она присматривала за мной.
– Я тебе что сказал… – с неожиданной прытью юноша бросился на Юлия. Удары его были довольно слабы. Юлий покатился по полу, стряхнул с себя юношу
и вскочил, как ассокин. Он хотел броситься в нападение, но усилием воли сдержал себя. Не говоря ни слова, он забрал лам-пу и вышел.
– Это опасный тип, – сказал ему Дравог, ухмыляясь при виде взъерошенного Юлия. Юлий удалился в часовню и принялся молиться Акхе, равнодушно
взирающему невидящими глазами.
Как-то на рынке Юлий услышал легенду, впрочем известную всем священникам Святили-ща, о каком-то черве.
Червь был послан на землю Вутрой, злым богом небес. Вутра поместил червя в лабиринт в священной горе Акха.
Червь был очень длинным. В обхвате он равнялся галерее. Он был покрыт слизью и легко скользил по темным проходам. Слышно было только его
дыхание, выходящее из дряблого рта. Он пожирал людей.
Что-то вроде червя Вутры копошилось сейчас в голове Юлия. Он не мог не видеть ту про-пасть, которая разделяло то, что они проповедали, и то, что
делали люди во имя Акха. Дело было не в том, что проповеди были слишком благочестивы, наоборот, их отличала голая практичность, где
подчеркивались долг и служение в широком смысле. Да и жизнь была не так уж плоха. Юлия беспокоило только то обстоятельство, что жизнь находилась
в противоречии с проповедуемыми взглядами. Ему вспомнилось то, о чем говорил отец Сифанс:
– Не только добродетель и святость побуждают людей служить Акхе. Очень часто это за-ставляет делать грех, который лежит на душе.
Это означало, что многие священнослужители были убийцами и преступниками – они бы-ли ничем не лучше заключенных. И все же они были поставлены
над заключенными. Они имели власть.
Юлий с мрачным видом исполнял свои обязанности. Он стал меньше улыбаться. Он не чувствовал себя счастливым в роли священнослужителя. Ночи он
проводил в молитве, а днем был погружен в свои мысли.